Теперь Чили едва слышал музыку – девичий голос вместе с хором пел «В храме ливневых дождей», и в мелодии было что-то от духовных песнопений, а Линда в это время говорила:
– Отец мой думает, что я взяла псевдоним в честь его любимой кобылы Мун. Как бы не так! Знаете, откуда все пошло? Мы выступали в клубе в Майами, «Черчилль» – так назывался клуб – порядочная помойка, и публика там собиралась только по случаю, послушать кого-нибудь, вроде Дейла. Клуб этот – в Маленьком Гаити, а район этот – небезопасный.
Тихая музыка на заднем плане теперь набирала темп, девушка начала другую песню: «Шагнула за ограду, пролезла за забор…» Далее следовало что-то неразборчивое, а потом вдруг: «Что нас не остановит ни молот, ни топор». В голосе, в тембре он уловил теперь что-то знакомое.
– Однажды, – говорила Линда, – после нашего выступления ко мне подошла женщина, не такая уж молоденькая, но вполне ничего себе. Ей захотелось сказать мне, как понравился ей мой голос и что между нами есть сходство: ее тоже зовут Линда, она бывшая профессиональная певица, выступала раньше в казино, в Атланте-Сити, в Пуэрто-Рико. Я спросила, пела ли она под своей настоящей фамилией. Да, ответила она, Линда Мун. И как только я это услышала, я поняла, что именно эту фамилию мне и надо. Я призналась ей, что мне понравилось, как это звучит: Линда Мун, а она сказала: «Можете взять ее. Я ею больше не пользуюсь. Я теперь домохозяйка, и у меня четверо детей, и все мальчики. Зовусь я Линда Мора, и муж мой Винсент работает в полиции Майами». Я от души поблагодарила ее и с тех пор стала называться Линда Мун. – Она помолчала. – У меня есть две замужние сестры в Мидленде. Отец занимается разведением лошадей, а мама работает в банке… Что еще вам хотелось бы узнать?
В наступившей тишине слышнее стал четкий ритм и чистый девичий голос, певший:
Казалось бы, еще вчера
Мы Шеннона слушали до утра…
Чили заговорил не сразу. Он возвел глаза к потолку, словно прикидывая что-то, и только потом спросил:
– Это «Одесса», и поете вы?
Линда повернулась, чтобы усилить звук, а потом, вновь став к нему лицом, принялась пританцовывать в такт музыке и петь вместе с си-ди-диском:
Она пошла в компанию,
И трахали ее,
А после отшвырнули,
Как драное белье.
Девочка пропала, увы и ах,
Слоняется по улицам
С краской на щеках.
Линда снова приглушила музыку и сказала:
– Это «Мой маленький беглец». Вчера вечером я вам проиграла весь диск, начиная с «Храма ливневых дождей», и дальше все-все, а вы ни слова не сказали.
– Не обратил внимания. Простите.
– Конечно. Вам есть о чем подумать. Но я все удивляюсь: надо же, новый директор не понял даже, что это мой голос.
– Почему же вы мне не сказали?
– Ну, знаете, если вы, черт вас возьми, даже голоса моего на записи распознать не можете…
– В записи он гораздо сильнее. Говорите вы совсем другим голосом.
– Ну вот вы и прослушали «Одессу».
– Здорово. Мне очень понравилось. И знаете, почему? Потому что такую музыку я понимаю. Вчера мне одна песня запомнилась – «Смена караула», так, кажется?
Линда опять запела, легко, без усилия, чистым звонким голосом:
Смена караула,
Барабаны бьют,
Сердце отмечает
Ход минут.
– Это про нас, про «Одессу», – сказала она. – Так мы понимаем музыку и смысл того, что мы делаем. – И она продолжила пение:
Мы проникли в дом ваш,
Мы пришли к вам петь.
Империи вашей
Теперь не уцелеть.
– Серьезная музыка, – сказал Чили. – Но в то же время и забавная. Уносит, как потоком. И это при том, что в звучании есть что-то от кантри.
– Я уже говорила вам, что это рок со звенящей нотой, звонкий рок. Настоящий, без дураков.
– И вы не смогли продать это?
– Нет, мы продали, но фирма попыталась все испортить. Я же говорила. Мы как раз этот си-ди-диск и торговали.
– Кто же выпустил его?
– Мы. Я взяла в долг у папы пятнадцать сотен, и мы платили по тридцать пять баксов в час, чтобы писать его в какой-то кретинской студии, где даже уборной не было. Тираж в тысячу штук мы сумели уложить в двенадцать сотен, в конвертах – никаких тебе футляров, никакого украшательства. Я так и осталась должна папе.
– Это теперь моя забота. Начнем все заново, а там, глядишь, сделаем из вас звезду.
– Раджи сказал, что превратит «Цыпочек» в суперзвезд.
– Вы с ним с тех пор разговаривали?
– Лишь для того, чтобы он пригрозил мне крутыми парнями, которые якобы стоят за ним. Намекнул, что, если понадобится, может обратиться к гангстерам. Я посоветовала ему поостеречься. Сказала, что с Чили Палмером шутки плохи. Сказала, что перед тем, как делать даже первый шаг, ему стоит переговорить с Ником.
– Вы сказали, что со мной шутки плохи?
– Вы что, обиделись? Господи, но вы ведь гангстером были, разве не так?
– Как это – гангстером? Я что, числился в группировке? Никогда в жизни! Просто имел отдаленное отношение.
– Что бы я ни сказала, это не важно. Вас все-таки попытались пристрелить. Но если бы это был Раджи, ошибки бы не произошло, ведь правда же?
– Хотел бы я знать, – сказал Чили, – кто за этим стоит – Раджи или Ники?
– Ник, – поправила его Линда. – С ним припадок будет, если назвать его Ники. По-моему, он подставное лицо, как бы для вывески. Он ведет торг, умеет говорить внушительно. Раджи хитрее. Мне кажется, он не высовывается, потому что ленивее, но он все сечет и всегда тут как тут, если вы понимаете, что я имею в виду. Преследовать вас – это больше похоже на Раджи.
– И он вел переговоры о записи «Цыпочек»?
– Да, со студией «Искусство». Той же самой, что финансировала «Одессу», а мы порвали контракт.
Последнее его удивило.
– Вы мне этого не рассказывали, – заметил Чили. – Следовательно, «Искусству» известно, на что вы способны, когда вы не «цыпочка». Вы бросили группу и тем самым сорвали сделку для Раджи, однако есть шанс, что «Искусство» захочет сохранить отношения с вами.
– Если я это допущу, – сказала Линда. – Если они поклянутся, что не станут лезть и поганить мои песни.
Чили поднялся с диванчика и одернул костюм.
– Я собираюсь побеседовать с Раджи и Ники, разобраться с ними. Но сначала я загляну в «Искусство» и прощупаю, что нам там светит. Кто там главный?
– Тот, кто и с нами занимался, Майкл Мейман. Он там вроде директора. Но ведь вы ничего не понимаете в звукозаписи.
