— Я знаю, — сказала Линн.
— Я приехал потому, что хотел тебя видеть. Хочешь знать правду?
— Хочу…
— Я просто умирал, так хотел тебя видеть.
Спустя мгновение ее руки уже обвивали его, а он, крепко обняв ее за плечи, прижимал к себе. Они стояли в холле, тесно прижавшись друг к другу, в лучах предзакатного солнца. Они не в силах были больше ждать. Им не было нужды скрывать свои чувства. Им хотелось держать друг друга в объятиях бесконечно долго, и они делали это. На какой-то момент окружающий мир перестал для них существовать.
— Я тоже умирала…
— Я был не в силах ждать, но я не мог быстро выбраться оттуда.
— Ну что мы стоим? Пойдем…
— Секунду, — сказал он.
Она взглянула на него. Его лицо было совсем близко, и они посмотрели друг другу в глаза, в глубину души друг друга. Их губы слились в поцелуе. Они целовались нежно и страстно, стараясь проникнуть друг в друга, и каждый стремился потеряться в другом. Возможно ли это?
Потом они стояли в гостиной, сомкнув объятия, не шевелясь и слившись в поцелуе.
Они целовали друг друга на ярко-красном диване перед кофейным столиком, где лежали газеты с сообщениями об Элвисе.
Боже, думала Линн, она, как юная девушка, вся пылает страстью… Нет, она целуется, будто впервые в жизни… Это не поцелуи ради поцелуев, не прелюдия, хотя, она знала, другое будет тоже. У нее были слова, которые хотелось ему сказать, но ей не хотелось нарушать столь значимого молчания громким голосом, поэтому она стала шептать нежные слова, как бы выдыхая их…
Они, обнявшись, полулежали-полусидели на диване.
— Я люблю тебя, — сказал он так, как никто никогда не говорил ей в жизни. — Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, — сказала Линн. — Очень люблю… Я хочу почувствовать тебя. Я просто умираю… — Она положила руку ему между ног — на твердую, округлую выпуклость. — Я чувствую тебя. Здесь ты, прямо здесь. Это часть тебя.
Он положил руку ей на грудь.
— Какое изумительное ощущение! Ведь это ты, правда?
Она стала расстегивать пуговицы у него на рубашке, ее рука скользнула вниз, пальцы коснулись шрама на боку, который раньше кровоточил, дотронулись до сосочков у него на груди.
— Я увидела твое тело и полюбила его, — прошептала она. — А теперь я люблю его еще больше.
Он расстегнул пуговицы у нее на блузке, положил ладонь ей на грудь.
— Ах, Линн, касаться тебя ни с чем не сравнимое блаженство! Хочешь, я расскажу тебе, если смогу, что на самом деле я чувствую, как сильно я тебя люблю и что испытываю, когда ты рядом со мной? Я никогда прежде этого никому не говорил. Давай снимем одежду… И пожалуйста, не говори мне ничего. Мне самому тебя раздеть или сначала я должен раздеться?
— Давай это сделаем вместе, — сказала Линн.
— Боже, как я тебя люблю, — сказала она. — Я люблю тебя так сильно, что не в силах поверить в это. Будто этого не могло случиться…
Они лежали на двуспальной кровати, на смятом покрывале.
— Но ведь это случилось, — с жаром произнес он и положил руку ей между ног. — Ах, Линн, оказывается, заниматься любовью с женщиной, которую любишь, — самая восхитительная вещь на свете. — Он улыбнулся, прижавшись к ней.
— Ты прав, — сказала Линн. — Оказывается, то, что происходило со мной раньше, любовью не назовешь… Теперь я понимаю, что такое зов пола.
— Знаешь, Линн, я однажды прочитал в одной книге, что разврат — это месть тела за неспособность любить, и ничего не понял. — Он погладил ладонью ее живот и треугольник волос у нее между ног. — Линн, любовь — это чудо! Я хочу всегда быть с тобой.
— Я тоже хочу всегда быть с тобой, — сказала Линн, — но я не уверена, что твоя церковь позволит тебе это, если окажется, что ты святой.
— А если мы оба вместе? — улыбнулся он. — Скажу тебе только одно — я люблю тебя и хочу быть с тобой. Я знал тебя всю мою жизнь и, может быть, даже еще раньше, и мне с тобой хорошо. — Он поцеловал ее в губы. — Милая, давай снова любить друг друга.
Линн улыбнулась.
— Давай, — прошептала она.
Он уснул. Линн долго лежала без сна.
Она была с ним и в нем, ощущая себя и его как единое целое и желая только одного — чтобы это блаженство длилось бесконечно.
И оно длилось, потому как после оргазма они лежали тесно обнявшись, нежно целуя и лаская друг друга, а затем был новый взрыв любви, и он длился так долго, как они того хотели…
С Юви все совсем по-другому! Не так, как было с другими. Его нежность Линн потрясала.
Он сказал, что заниматься любовью с любимой женщиной — верх блаженства. Он что, занимался любовью с нелюбимой? Откуда ему известна разница?
Она стояла на кухне, рассматривая этикетку на пакете с попкорном. На ней были трусики и фартук, прикрывавший только грудь, но оставлявший открытыми бока…
Откуда-то из-за ее спины протянулись его руки, проскользнули под фартук и обняли ее, развязав сначала тесемки фартука.
— Ты нравишься мне без одежды.
Она прильнула к нему, расслабившись, и, уронив пакет с кукурузой на стол, ощутила его голые ноги.
— На тебе ничего нет?
— Трусы.
— Я чувствую то, что в них…
— Ты так близко! — сказал он. — Можно я задам тебе вопрос? Именно так разговаривают те, кто испытал физическую близость?
— Именно так…
— Я счастлив, что могу сказать тебе все, что мне в голову взбредет, а ты не станешь смеяться или думать, что это глупо, даже если так оно и есть.
— Когда ты со мной, можешь говорить все, что угодно, никто нас не слышит. Но даже если рядом кто-то…
— Ты права. Кого это волнует? — прервал он ее.
— Могу я задать тебе вопрос?
— Конечно.
Помедлив, она спросила:
— Ты познакомился с Антуанеттой Бейкер?
— Да, они с Ричи приходили ко мне. Знаешь, все зовут мальчика Ричи, а ему это не нравится. Я почувствовал это и назвал его Ричардом, когда с ним встретился, и он сразу просиял. Потом, когда мы говорили, он сказал, что ненавидит имя Ричи.
— Тебе она понравилась?
— Его мать? Она не вызвала у меня неприязненных чувств. Но ведь не об этом ты хотела спросить меня.
— Подумать только, ты еще и провидец!
— Почему бы не спросить напрямую, занимался ли я прежде с кем-либо любовью?
— Это меня не касается…
Он повернул ее лицом к себе и, глядя прямо в глаза сказал:
— Занимался… В некотором роде…
— В некотором роде — это как? Впрочем, ты не должен мне об этом рассказывать.
