Интересное кино. Кряжин пригладил висок и посмотрел на верхнюю часть витой лестницы. У него стало складываться предположение, что его по ней ведут, чтобы он рано или поздно свалился с нее с большими последствиями для себя. Интересно, Майя хорошая девочка? Или ее попросили еще раз сыграть роль девочки с Тверской-Ямской? Дутов мог это придумать. Не вопрос. Если то, что она говорит, не правда, а игра, то она срежиссирована очень примитивно. Половина ее рассказа, там, где раздевание, похожа на правду. А потом девочка начинает частить в подробностях. «Ну, заходите, раз так…» Она чуть не описалась от страха, что ее застукают на краже бутылки нарзана, и при этом хранила феноменальную способность запоминать детали совершенного убийства.
– Если вы не видели человека, говорившего в коридоре с хозяином номера, тогда почему вы считаете, что «бледный» человек вошел в триста семнадцатый номер, а, скажем, не в триста девятнадцатый?
– У вас есть на работе сейф?
– Есть. На нем написано, что при пожаре его необходимо выносить в первую очередь и ответственный за это я. – Мысленно махнув на предосторожности рукой, Кряжин дотянулся до бутылки и налил себе добрую порцию виски. – И мне становится жутко от мысли, что рядом со мною будут падать горящие балки, а я буду нести на спине этот сейф весом в двести пятьдесят килограммов. Вы хотели провести какую-то аналогию? – И он выпил.
– И вы наверняка знаете, как он скрипит?
– Знаю. – Выбрав на блюдце ломтик лимона побольше, он уронил его в рот, как в пропасть. – В марте под моим окном так кричит насилуемая стаей отмороженных котов кошка.
Сравнение ей понравилось. Она задумалась и, старательно подбирая слова, выдала:
– А вот дверь триста семнадцатого номера звучит, как… как будто пискнула мышь, потом – вскрикнул во сне ребенок. Я на третьем этаже знаю, как «звучат» двери всех номеров.
Кряжин с сожалением посмотрел на часы. Рассказ девушки мог быть как сенсацией, так и плохо приготовленной кашей-размазней для следователя. Хотя приехал он, во всяком случае, не зря. Во-первых, уже дважды из разных уст упомянут человек «во всем светлом», во-вторых, подтвердился на практике следственный эксперимент с Сидельниковым. За то время, пока Филя Колмацкий мылил ноги, успеть прирезать Резуна можно было вполне.
Это было все, что хотела сообщить советнику Майя. И понять ее он был должен. Бывшая горничная «Потсдама» с этого момента являлась ценным свидетелем, могущим на опознании указать на человека в «светлом» как на лицо, заходившее в номер к губернатору Мининска за несколько минут до его смерти.
Он отправил ее туда, откуда она с трудом выбралась. В родную деревеньку. Каждые два дня она должна звонить ему на мобильный телефон и докладывать, что ничего необычного с нею не происходит. Но перед этим, конечно, дал расписаться под текстом в бланке протокола повторного допроса свидетеля. Кряжину было не привыкать заполнять такие бланки на самых неприспособленных для этого поверхностях: на коленях над трупом, лежащим между рельсов, над трупом в туалете… А потому на столике, между початой бутылкой виски и блюдцем с порезанным лимоном, оказалось просто идеальное рабочее место.
Он отвез девушку на вокзал, посадил на поезд, и Дмитрич вернул его в прокуратуру. И советник снова лег на стулья, чтобы утром быть самым свежим из присутствующих на совещании у Смагина.
Засыпая, он, наверное, в сотый раз за свою карьеру думал: «За что же тебя все-таки зарезали?» Чем выше социальный статус жертвы, чем выше сложность расследования. Когда на сцену начинают выползать государственные интересы, важным для следователя становится вопрос не «кто?», а «за что?».
Глава пятая
– Когда вернутся Тоцкий с Сидельниковым? – спросил Смагин.
После совещания он оставил советника у себя, чтобы прояснить ситуацию вокруг начавшейся телевизионной и газетной шумихи по поводу убийства губернатора. Несмотря на то, что с момента смерти Резуна прошли всего сутки, эфир захлебывался предлагаемыми журналистами версиями и даже сообщал о фотороботах предполагаемых преступников. Несчастная гостиница «Потсдам» фотографировалась и снималась снаружи в разных ракурсах, сопутствующие пояснения мало способствовали посещаемости заведения, и вся эта толчея рядом с гостиницей доставляла, надо думать, немало хлопот ее владельцам. Существует одно правило борьбы с журналистами – дать им один день на съемки там, где они захотят, и поговорить обо всем, что их волнует. Тогда никаких репортажей может не быть вовсе. Кому, спрашивается, интересно смотреть телевизор, когда на экране по помещениям ходит журналист и показывает на чисто убранный номер: «Вот здесь его убили, вот здесь он страдал, тут полз, а до этой линии не дополз. Убили его большим ножом, а потом преступники скрылись, и милиция с Генпрокуратурой их ищет. Знаете, дорогие телезрители, если быть до конца откровенным, то ни хрена интересного в этом нет». И все! – тема закрыта. Но о таком способе борьбы с журналистами мало кто знает.
Лишнее подтверждение тому советник получил всего несколько месяцев назад, на собственном примере. Не на личном, конечно, случай происходил не с ним, но сидел Кряжин от этого случая так близко, что было бы верным сказать, что он в нем участвовал.
Дело прошлое, но отдыхал этим летом Кряжин на юге нашей страны. Точнее, не отдыхал, а работал. Находился в служебной командировке по выяснению причин внезапного обогащения одной вдовы сразу после смерти ее мужа, московского чиновника. Утром советник выяснял обстоятельства, а вечером, в часы досуга или отсутствия на месте интересующих его лиц, нежился под лучами солнца на берегу Дона. Возвращаясь однажды с пляжа, он увидел множество машин у Дома журналистов и множество лиц с пристальными взглядами. Безошибочно определив в них не лица кавказской национальности, коих, следует заметить, на берегах Дона до неприличия много, а столичных телохранителей, следователь пошел по следу и вскоре выяснил, что это не что иное, как пресс-конференция одной звезды российской поп-музыки. Решив не упускать случая лицезреть звезду, Кряжин прошел в зал и разместился между редактором «Коммивояжера» и журналистом восьмого канала телевидения. Всю дорогу до столика, уставленного микрофонами, ему задавали вопросы: «Где ваша аккредитация?» и «Есть ли у вас оружие?». Смысл последнего вопроса до Кряжина дошел позже, когда все закончилось.
Звезду (это был мужик) спрашивали, он отвечал, что он великий. Его спрашивали, он отвечал. Где-то спустя четверть часа после начала конференции звезда совершил чудовищную ошибку. Он начал рассказывать о своих новых проектах. И тут произошло то, что подсказало Кряжину мысль о том, как правильно бороться с журналистами. В данном конкретном случае – с журналистками.
Жила в одном городе, неподалеку от малой родины бывшей горничной Майи, в том городе, где тогда присутствовал на пресс-конференции Кряжин, никому не известная журналистка. И, конечно, она в зале. Через три стула от советника. И вот, сразу после описания звездой своих новых грандиозных проектов, она возьми и спроси. Скромно так, с трепетом: «А почему у вас так много в творчестве ремейков? Быть может, авторы хорошие так состарились, что воспроизводством хитов не в состоянии заниматься? Или какая другая причина вам, звезде, раскрыться полностью мешает?» С подкавыкой так спросила. Будь звезда с царем в голове, он обязательно ответил бы: «Вы знаете, это почти так. Ринго – стар. От «Битлз» вообще пол-Маккартни осталось. Толковых авторов ныне не сыскать. А Рикки Мартин и Робби Уильямс не в состоянии качественно преподнести тот материал, что я им предоставил несколько лет назад. Приходится показывать, как это должно выглядеть на самом деле. Так что, девочка, вам бы у них спросить, зачем им столько ремейков». И все! Но царя в голове у звезды не оказалось, вполне возможно, что вышел он оттуда по нужде великой, да по случаю запора так и не возвращался. Звезда возмутился: «Сиськи не те». В смысле, не у Рикки Мартина, а у журналистки. Кофта, опять же, не та. По подворотням вчера, заметил, шарилась. И сразу после этого у журналистского сообщества возник ряд резонных вопросов. Например – что в той подворотне делал сам звезда? Ну и так далее. Глупо поступил мегазвезда. Теперь получается, что он ночью, переборщив со «шмалью», выбрался из гостиницы, забурился в какие-то подворотни, щупал чьи-то сиськи, причем такие, что понравиться не могут априори, а наутро, еще не отойдя от приключений и находясь в депресняке, выдал то, чем живы воспоминания. Причем выдал в такой форме, что сомнений быть не может – депресняк тот был жесточайшим.
