– Митя, падва сломал мне челюсть! Валите на фиг! Документы у Стгуге с собой!..
После этого оба налетчика исчезли так же неожиданно, как и появились.
Струге было не до смеха. Во-первых, из-за него пострадал совершенно невинный человек. Вряд ли можно было предположить такое развитие событий, однако жизнь Антона Павловича уже давно должна была научить его быть готовым к любой неожиданности. Во-вторых, все оказалось гораздо серьезнее, чем он предполагал. Даже стычка на лестничной площадке не обещала столь стремительного продолжения.
Вызывать группу Выходцев не торопился. Он был из тех следователей, которые сначала думают, а потом делают. То есть – мудрым. Заниматься фальсификацией, сиречь – укладывать найденный Струге пакет обратно в гидрант, а потом при вызванных понятых вновь извлекать его уже не имело смысла. Неизвестные преступники уже знают, что пакета там нет. Серьезность совершаемых преступлений предполагает серьезное отношение к проводимому следствию. И изначальное строение работы на мистификациях и получении вещественных доказательств при помощи незаконных приемов могло привести лишь к одному исходу. Тот же Генрих Падва, или Резник, или иной другой, им подобный, кто не просто умен, а умен до безобразия, развалит дело еще до того, как оно вступит в стадию судебного разбирательства. Убийство судьи и скрывающиеся за ним мотивы этого преступления – не карманная кража, где следователь может позволить себе расслабиться и допустить пару ляпов. Виновные с улыбкой встанут со скамьи подсудимых и покинут зал суда после первого же заседания. Однако ясно было и другое. Никто не может гарантировать безопасности Струге и Бутурлина. Они находятся в состоянии повышенной опасности даже внутри этих стен ведомственной гостиницы МВД. А раз так, то Иван Николаевич имеет полное право знать то, что известно Струге и Выходцеву. Собственно, знали они не много, однако мурманский судья должен знать, за что его бьют в лицо, если имевший место инцидент будет иметь свое продолжение.
На уборку номера ушло десять минут. Еще пять на то, чтобы Выходцев смог объяснить уважаемому администратору причины возникновения кровавых потеков на стенах лестничной клетки девятого этажа. Женщине были совершенно безразличны причины боестолкновения, она рассматривала поведение судьи Струге как хулиганство и дебош. Еще администратор пообещала сообщить о поведении Антона Павловича по месту службы.
– Пива напьются, потом безумствуют! – проявляла недюжинные способности своей памяти администратор. – Чего от них гражданам в суде ожидать?
Пришлось Борису Сергеевичу выйти с администратором вон и уже за пределами номера объяснить, что та не права. То, что Их Чести защищают, Струге и Бутурлин поняли по едва донесшейся до их слуха фразе Выходцева: «Если я еще раз увижу ваш золотой оскал, я вам на него сигнализацию поставлю». Никакой грубости. Исключительно на «вы».
Через полчаса, успокоившись, вся троица разместилась за выдвинутым на середину номера столом.
– Давай, Антон Павлович, начнем с самого главного и самого непонятного. Почему из всех постояльцев гостиницы братки решили искать документы у того, у кого они находились на самом деле, – у тебя?
Ответа на этот вопрос не было.
Волоча за собой примотанный к ноге стул, Ремизов уходил прочь из ванной. Его с трудом переставляемые ступни оставляли жирные следы бурой крови. Они были настолько склизки, что Комик уже дважды едва не поскользнулся. Он уносил из ванной комнаты и чужую, и свою кровь. Из глубоко рассеченной руки она частыми каплями падала под ноги убийцы. Ремизов чувствовал, что слабеет. «Не дай бог так похмеляться каждому…» – думал Комик, продолжая скрипеть по паркету стулом. Похмелья уже не было. То, что происходило последние три минуты, способно снять абстинентный синдром мгновенно.
Сил срезать с ноги липкую ленту уже не было. Он хотел только одного – быстро зализать раны и убраться прочь из этого дома. Сейчас, подходя к так и не прибранному со вчерашнего дня столу, он уже четко представил себе схему последующих действий. Остановить кровь, пока он еще в состоянии это сделать, и покинуть дом прежде, чем вернется Саша Бес. А это прибытие означало лишь одно. Неминуемую смерть. Ремизов же хотел жить. Сейчас, когда он пережил то, что с ним случилось по его собственной глупости, он хотел жить как никогда. Стресс последних нескольких минут еще не выветрился из его разворошенного разума, и он, медленно ступая по полу, вновь и вновь переживал случившееся…
Комик прижал скотч к губам за мгновение до того, как в ванной вспыхнул свет. Кровь, предательски хлынувшая из его предплечья, могла выдать его в любую секунду. Еще минуту назад он мечтал о том, чтобы отсутствие Боли и Чирья продлилось как можно дольше, а сейчас молил бога об обратном – чтобы те вошли как можно быстрее.
И они не заставили себя ждать.
– Созрел? – спросил, улыбаясь звериной улыбкой, Чирей.
От обоих садистов пахло спиртным, что лишний раз убедило Ремизова о вреде похмелья во время работы. Дождавшись, пока оба усядутся на свои зрительские места, он резко выбросил из-за спины свободную руку…
Отточенное до остроты бритвенного лезвия полотно скальпеля без звука рассекло гортань Чирья почти до самого позвоночника. Едва рука завершила полукруг движения по своей орбите, из огромной раны, не оставляющей ни единого шанса на жизнь, хлестнула кровь. Даже Ремизов, повидавший на своем веку десятки смертей в различных ее проявлениях, на мгновение ужаснулся. Черная жидкость, вырываясь фонтаном из горла бывшего санитара морга, густой струей заливала все стены ванной. Неестественный цвет кафеля, который из голубого превращался в автомобильный «вишневый металлик», заставил Боль окаменеть. В тот момент, когда по стенам прошлась первая волна, он почему-то с равнодушием подумал о том, что именно такой цвет имеет «Альфа-Ромео» Лисса…
Запах крови мгновенно перемешался с запахом алкоголя и заполнил всю ванную. Чирей, не в силах вымолвить ни слова, дергался в углу, обводя потолок безумным взглядом. Он сжимал шею так, словно только что намазал ее клеем и с надеждой ждал момента, когда свершится чудо – она склеится. Но чуда не свершалось. Жизнь выбрасывалась из него мощными струями, заливая лица Боли и Комика бордовыми волнами. Прошло всего три секунды, а одежду всех троих участников этого страшного представления уже невозможно было различить ни по цвету, ни по фасону.
Первым пришел в себя Ремизов, моргая потяжелевшими веками и стараясь смотреть так, чтобы пахнущая железом кровь не заливалась в глаза, он вскочил на ноги и заслонил собой лежащие в углу орудия пыток от Боли. И в тот момент, когда Комик, схватив еще живого отморозка за шиворот, уже отводил назад свободную руку, Боль наконец пришел в себя…
Его крик за мгновение до того, как скальпель почти на полтора десятка сантиметров вонзился в его сердце, стоял в ушах приближающегося к столу Комика…
Оставив еще конвульсирующие тела в ванной, Комик шагнул в комнату. Казнь произошла с точностью до наоборот. Жертва убила своих палачей. Выбрасывая из ящиков комода постельное белье и вещи, Комик оставлял на них пятна крови. Каждое прикосновение к вещам переносило на их белоснежную свежесть грязные воспоминания о недавнем убийстве. Чувствуя, что теряет сознание от потери крови, Комик с упорством маньяка искал шелковые нитки и иголку. И, когда под его ногами образовалась уже довольно внушительная лужа крови, он их нашел.
