Но парень закончил юрфак и пришел работать сюда. Одно это могло вызывать уважение. Но сколько их, неоперенных, так приходит, а спустя несколько месяцев убегает сломя голову? Выдержит эту грязь, не сорвется с места, остановившись под угрозой удара, – честь ему и хвала. На таких, как он, со временем становящихся похожими на трудоголиков Выходцевых, держится прокуратура.
Струге вспомнил один из своих первых допросов.
Ему, молодому следователю, пришлось допрашивать насквозь «прожженного» рецидивиста с весьма сомнительными интеллектуальными способностями. Зато с очевидно весомым зоновским авторитетом. Каково молодому парню, едва вошедшему в мир борьбы с криминалом, впервые в жизни, лицом к лицу, столкнуться с уголовником, «откинувшимся» с лагерного «строгача»? Не успел сердешный доехать в плацкартном вагоне от мордовского лагеря до родных краев, как с ним опять приключилось несчастье. Точнее, несчастье приключилось не с ним, а с одним командированным, которому освободившийся неделю назад каторжанин всадил в живот его же нож. И восходящая к свободе кривая жизни опять превратилась в коромысло.
Так случилась встреча Струге с Мандрашьянцем. Зэк стал грубить. Как отвечать на неприкрытое хамство, в юридических вузах, конечно, не учат. Струге знал – бить допрашиваемого нельзя. Более того, он сам никогда не испытывал такого желания. Однако остаться в кабинете оплеванным он не мог. Карьера следователя для него начиналась на этом стуле и именно в тот момент…
– Ты твердишь, что на зоне в авторитетах ходил? – Струге прищурился и выпустил сигаретный дым. – А люди другое говорят.
– Кому – люди, а мне – хер на блюде.
– Как сказать. Это те самые люди, которые тебе в Мордовии под хвост «зашпиливали».
– Ччче?!! Ты че базаришь, щенок?! За гнилой базар никогда не попадал?! – Мандрашьянц взвился так, что Струге показалось – по кабинету полетели пух и перья…
– Я тебе базарю, что люди говорят, – резонно заметил Антон. – За что купил, за то продал. В качестве доказательства утверждают, что на твоей заднице выколот черт, который в интересное место бросает уголь лопатой.
– А ты ответишь за слова?! Ответишь, если у меня ее нет?! – Уголовник подскочил на привинченном к полу стуле. – Если ее нет, я по всем хатам разнесу весть, что ты фуфлыжник, который собирает шнягу! Потом ни один деловой тебе на слово не поверит! Понял?
– Что толку говорить об этом? – спокойно заметил Струге, вдавливая окурок в жестяную пепельницу. – Я не могу доказать, а ты опровергнуть.
Пронзая следователя победным и уничтожающим взглядом, Мандрашьянц одним рывком снял с себя штаны и развернулся к нему задом. Струге незаметно нажал под столом кнопку вызова конвоя и уселся на край стола…
Вошедший в кабинет надзиратель СИЗО, увидев известного зоновского авторитета со спущенными штанами и упершимся в стену головой, побледнел.
А до Мандрашьянца смысл его положения стал доходить чуть позже…
Понятно, что объяснить каторжанскому миру такую стойку в кабинете следователя отмазкой демонстрации того, что ты – не «петух», невозможно. Зэк пообещал убить Струге, даже если ему придется потратить на это всю жизнь. Уже после того, как молва обнесла зоны известием о попытке Мандрашьянца купить свободу путем отдачи себя следователю, его придавило кедром под Красноярском.
И сейчас Антон смотрел на молодого прокурорского работника и думал о том, сколько ему еще придется вынести на своих плечах. Кем он станет в будущем? Вот вопрос вопросов. Задай Антон Павлович его себе пятнадцать лет назад, он наверняка не нашел бы ответа. Мысль о том, что нужно быть судьей, не вынашивается с детства. С младых лет всегда хочется быть либо следователем, либо известным спортсменом, либо адвокатом. Кем угодно, но только не судьей. Это приходит после. После того как побывал следователем, спортсменом и кем-нибудь еще… Если тебя не засосала пучина невежества и ты стремишься не к власти, а к возможности вершить Закон, ты станешь СУДЬЕЙ во что бы то ни стало.
Просто для этого нужны сила и вера в то, что ты способен судить без жалости и гнева.
Почему судья сейчас думал об этом? Потому что видел перед собой человека, который пока действует не по велению собственного разума, а ступает в уже имеющийся в сугробе отпечаток. Ему объясняли, что нужно любить закон и ненавидеть людей, его нарушающих. И он любит и ненавидит одновременно. А сколько их, уже зрелых, приходит в суд и позволяет этим двум чувствам руководить поступками судьи?.. И тогда случается страшное.
Ибо быть судьей, продолжая ненавидеть или любить, – ПРЕСТУПНО.
– Иди к операм! – Выходцев протянул молодому следователю написанное отдельное поручение. – Появится какая-либо информашка – сразу звони на мобильный. Антон Павлович, ты не желаешь узнать, как себя чувствует в чудном городе Мрянске наш потомственный тракторостроитель по фамилии Баварцев? У меня такое впечатление, что он судье Феклистову не все рассказал…
– Да, пожалуй, он кое-что утаил. Это от природной застенчивости. Скорее всего, ему было неудобно перед федеральным судьей Феклистовым за свое неуемное желание лишить его жизни. Застенчивость, Борис Сергеевич, она часто мешает докопаться до истины. Как насчет того, чтобы позвонить в Мрянск?
– Заодно и узнаю, почем у них там трактора… – Выходцев, щурясь, искал в справочнике код Мрянска. – Тесть просил к весне подыскать. Деревенские, они интересные люди. Совершенно иная шкала ценностей. Теща ежемесячно присылает мне туалетное мыло. Полагает, что я здесь совсем завшивел. Прошлым летом я в деревне о московских ценах тему затронул, а сейчас жалею… Летом тесть шесть тысяч рублей накопил и просит меня трактор подыскать. Я ему объяснять не стал, что за эти деньги я ему только заднее колесо в Новосибирскую область могу прикатить… А вот и телефон прокуратуры Мрянска.
Разговаривать с Баварцевым по определенной тематике, понятно, никто и не собирался. Достаточно лишь спросить – не позабыл ли Сергей Львович о дне судебного заседания? А то ведь он как-никак под подпиской о невыезде…
Однако Антона и Выходцева ожидало разочарование. После того как следователю дали номер домашнего телефона Баварцева, Борис Сергеевич разговаривал не с ним, а с его женой.
– Он на даче, – пояснила она, поняв, что интересуются из суда.
– Озимые сеет?
Струге махнул Выходцеву рукой. «Черт! Если хочешь играть судью, то никогда не смей допускать сарказм или двоезвучие в речи!!»
Участник процесса должен видеть судью и слышать речь, более похожую на голос автоответчика. Ответ – вопрос, вопрос – ответ. Никакого повода для возможности догадаться о твоих мыслях! И уж что никогда не должно вырываться из уст человека, отправляющего правосудие, так это юмор…
– Нет, – раздался спокойный голос из «спикера» тайваньского «Панасоника». – Он глубоко переживает и решил уединиться среди природы.
После слов Выходцева: «У него еще будет такая возможность» Струге не выдержал и плюнул…
