– Что так? – опешил Струге, представивший весь масштаб трагедии Перца.
– С ним в январе овердоза приключилась… Он забросил отраву, а тут что-то переволновался… Короче, вмазался, а после на бабу полез.
– И никак? – посочувствовал Пащенко. – Да что же это такое?! Такой пацан правильный… И за что ему такая кара? Значит, как залез, так и слез?
– Да, – вымолвил слегка успокоившийся наркоман. – И вот уже три месяца, как…
– Ай, беда… – покачал головой прокурор. – Я где-то читал, что такое случается с теми, кто пережил сексуальное насилие. Ты за Перцем ничего подобного не наблюдал? Может, на какой из ваших гулянок к нему сзади кто-нибудь пристроился?
– Вы скажете тоже… – возмутился наркоман. – Перец – уважаемый пацан. Все лучшие телки в городе – его.
– То-то я никак подходящую найти не могу! – воскликнул Пащенко. – Они, оказывается, все на конце у Перца! И почему это лучшие меня не замечают, а слюнявому импотенту Перченкову на впалую грудь бросаются? Что-то ты гонишь, олень северный…
– Он у врачей был, так те уверили, что с этим… ну…
– С членом, – подсказал Пащенко.
– Да! – обрадовался наркоман. – С ним все нормально будет. Нужно подождать пару месяцев – и все образуется. Кажется, он говорил, что у него на поправку пошло. Теперь снова все лучшие бабы в городе – его… – «Северный олень» помялся на подгибающихся ногах и слепил на бледном лице гримасу. – Что я с вами, спорить буду?..
– Ну назови хоть одну! – Кажется, в этом бестолковом споре Пащенко уступать не собирался. Было даже странно смотреть на то, как его завел какой-то слабовольный юнец.
– Анюта Повелкова! Что, не крутая телка? – По-наркомански шагнув вперед, «олень» боднул воздух перед Пащенко.
– Это та шлюха, что ли?! С Шевченковского жилмассива?! Это она-то крутая? – Прокурор подошел к форточке и плюнул сквозь решетку.
– С какого Шевченковского?! – «Олень» продолжал бодаться. – Она директор продовольственного рынка города! Ни фига себе – шлюха…
– Ну ладно, – согласился Пащенко. – А еще кто? С кем случайностей не бывает? Случается, что и старуха венчается…
– Двадцать восемь – это старуха? А больше у Перца за последнее время я баб не видел.
Струге поморщился и повернулся к Пащенко. «Маловато для широкомасштабных поисков», – прочитал в его взгляде Вадим. «С паршивой овцы хоть шерсти клок, – ответил он Антону. – Курочка – по зернышку».
– Директора рынка посадили же в прошлом году, – сказал прокурор. – Прямо из квартиры на улице Ленина взяли и – на тюрьму.
– Не знаю, кого там взяли, только Анютка до сих пор там работает. Правда, у нее проблемы большие.
– Правда? Наверное, из-за Перца. Нет?
– Не, Перченков тут ни при делах. Она лаве назанимала по кругу – что-то около двухсот штук «зеленых», чтобы за кредит в банке рассчитаться, – да пролетела. Ее братва сейчас по всему городу ищет. Кто первый найдет, тот и вернет свои деньги. Ну и, конечно, пощипают ее чуть-чуть. Поэтому она с Тихвинской съехала и хату на Гоголя купила.
– Ну-ка, давай, старичок, адресок вспомним. Тебе ведь домой уже пора? Нет?
– Конечно! Дом пять, квартира восемь.
– Давай-ка, Антон, следующего анкетируемого…
– Я кормящая мать!! Мне к пяти нужно быть дома! Хотите, чтобы младенец с голодухи загнулся?! Или у меня стоматит начался?! Или от ваших унижений молоко пропало?!
Если это слушать, но не видеть автора проклятий, сложится впечатление, что подонки-гестаповцы мучают радистку Кэт. Если же видеть изображение, но не слышать текста, то перед взором предстанет пациентка психиатрической лечебницы. Очень трудно представить законченную проститутку-наркоманку в роли матери. И уж совсем проблематично уверовать в то, что это создание, которое еще утром на глазах Струге мочилось прямо под себя на вонючий матрас, является матерью кормящей. Если что-то и можно было выдавить из этого бесполого существа, то только не молоко.
– Сядь, сядь, кормилица, – поморщился Вадим. – И не надо нервничать, а то действительно что-нибудь пропадет. Посмотри, Антон, она уже все руки себе расцарапала. Как ты дитя держать будешь? Ты сама еще соска, прости господи… Один вопрос. Получаю на него ответ – ходатайствую перед операми, чтобы тебя оформили в ИВС первой.
– Меня, мать кормящую?!! Суки, мусора хреновы!
– Не пронимает, – признался Струге. – Нас с приятелем это не пронимает.
– Вам хоть в глаза ссы, все равно бесполезно! – визжала в ломке наркоманка. – Вот, гады, уже на оскорбления не реагируют!!
Пащенко подошел к ней, брезгливо взял за ухо и силой усадил на стул.
– Перец сказал, что ты у Анютки Повелковой деньги украла. Нет? На рынке дело было…
– Что?! – Несмотря на тиски, сжимающие ухо, она рванула голову, рискуя сломать хрящ. – Эта сука третий месяц от братвы кроется, как Леся Украинка от Деникина, а я у нее деньги украла?! Я у этой гонщицы за чужими членами деньги украла?!! У этой воровки?!
– Понятно… – Вадим достал платок и вытер пальцы. – Они с Анютой никак не могут угнаться за увядшим достоинством Перченкова. Лидер постоянно меняется. Однако «олень» нас не обманул. Слушай, Антон, Перец на самом деле тот мужчина, на которого стоит посмотреть? Ну, если дистрофию большого пальца в расчет не брать?
Дойдя до двери, он крикнул в коридор:
– Марков, друг, пусть твои орлы эту мать-героиню первой оформят!
Струге развел руками:
– Как и обещал. Он всегда держит слово.
– Это кого же я сейчас сдала, а? – Пытаясь вырваться из рук молоденького сержанта, наркоманка в недоумении вращала желтыми белками. – На что вы, суки поганые, меня раскрутили?
– В «хате» осенит, – отрезал сержант и выволок «кормящую мать» из кабинета.
– Антон, тебе пока чудовищно везет. Шерше ля фам, брат. Я сейчас позвоню в прокуратуру – мне водитель под отдел машину подгонит. А ты сообщи жене, что задержишься.
Иногда в своей трогательной заботе о чужой семье Пащенко был просто нелеп.
Глава 6
«Волга» Пащенко прижалась к стене дома на улице Гоголя ровно в половине девятого вечера. Во дворе прогуливались две мамы с одинаковыми колясками и неторопливо переговаривались между собой. На лавочке у первого подъезда расположилась стайка подростков.
– Даже не представляю, как можно попасть к ней в квартиру, – сознался Пащенко. – Если она прячется от всех бандитов города Тернова за неотданные в срок деньги, то вряд ли откроет дверь. Тут хоть милицией представляйся, хоть прокуратурой. Ты не заметил, свет-то хоть в квартире у нее горит?
– Свет горит, – вздохнул Антон. – Знаешь, Пащенко, я как вспомню, кто я такой, и подумаю, чем я тут занимаюсь… Как-то все неправильно. Несправедливо. Зачем все так?
