Все, что сейчас происходит – текучка событий, отсутствие информации и даже этот легкий, раздражающий ветерок, убаюкивающий нервы и замедляющий реакцию, – абсолютно все на руку Полетаеву. Вполне возможно, что картины у него уже нет. Вполне возможно, что эта хитрая тварь уже на полпути в Европу, чтобы там за те самые 1 000 050 евро купить маленький уютный домик. Он будет жить в нем, иногда выезжать в резиновой лодке на середину реки, чтобы в белоснежной панаме рыбалить семгу, вспоминать прожитое и с едкой усмешкой вспоминать того, кто уже никогда не встанет на пути. Бывшего подполковника от ВДВ Валентина Хорошева. А в это время на счету будут наращиваться проценты. Счет велик, проценты внушительны, а значит, хитрая тварь Полетаев уже до конца дней никогда не задумается о том, кого еще выбрать в качестве потенциальной жертвы. Ему больше не нужны «кидняки», свой главный «кидняк» Николай Иванович уже исполнил. А потому заслужил право на заслуженный отдых.
Это право мог заслужить и Седой, но вместо того, чтобы следить в Австрии за поплавком, он вынужден сидеть посреди пыльной улицы в Тернове и следить за обстановкой у кинотеатра. Свое право на отдых он еще не заслужил.
Но кто сказал, что Полетаев избавился от картины?
Вот потому и приходится сидеть. Вдыхать перегар химического завода и раздраженно скрести ногтями оплетку руля. Авось Струге какую идею подкинет...
– Вот тебе и путаница в тексте, брат Струге!..
Пащенко выруливал на улицу, ведущую к кинотеатру, и кусал от досады губы.
– «Желудь мне поможет...» Говорила мама – учи немецкий, сынок! Он легко учится, хоть и трудно пишется! Нет, надо было в английскую группу в школе пойти! Теперь ты понимаешь, что происходит?! Понимаешь, что происходит вокруг нас, не знающих язык Гете?!
В отличие от прокурора, Антон выглядел более спокойно. Настолько, что гнев Пащенко от этого только усиливался. Судья курил свой штатовский «Кэмел», пачка которого постоянно лежала в его кармане с того самого момента, как стала позволять делать это зарплата, смотрел на улицу, но по его стеклянному взгляду было понятно, что происходящее за окнами «Волги» его совершенно не интересует. Он был слишком далеко от снующих, торопящихся перебежать на зеленый свет пешеходов, от зеркальных витрин и мелькающих перед глазами киосков и магазинов.
– По всей видимости, Вадим Андреевич, Гене Эйхелю из Германии пришел не только вызов. После вызова пришло уведомление о том, что к нему в гости едет господин Бауэр. И Эйхель знал, зачем он едет. Если бы не знал, он держал бы Полетаева до твоего приезда и спокойно передал бы его в твои руки. Все прозрачно, как стакан водки. Эйхелю сообщают, что приедет сосед. Его нужно встретить, потому что он готов обеспечить будущее капитана милиции. Бауэр едет за картиной, которая хранится – и Бауэр это точно знает – у Хорошева. Потому что он либо сам видел, либо ему рассказали, как Гойя попал в руки Седого в Югославии. И теперь он просит Эйхеля разыскать военного коллегу и обеспечить встречу с ним. При этом ни Бауэр, ни Эйхель не знают, что «Ныряльщик» уже давным-давно находится в распоряжении терновского мошенника Полетаева. Гена, поразмыслив, решает разработать новые правила для этой игры. Зачем ему нужен Бауэр, когда есть человек, имеющий Гойю? Нет, Бауэр для него при таком раскладе совершенно лишний...
– Хочешь сказать, что наш капитан пристрелил соплеменника в гостинице? – Посмотрев на часы – время еще было, он остановил машину в трехстах метрах от места встречи. – Но он все время был с Маринохой! Это же железное алиби! Наш барыга с устойчивой жизненной позицией, которому показалось, что Бауэр говорит о флаге, в свободное до встречи время принялся восстанавливать справедливость и при этом был на виду сначала в мэрии, потом в геральдическом обществе, а потом в обществе Эйхеля. Таким образом, алиби железное. Ты просто устал, Антон...
– Железное алиби у Маринохи! Кстати, Эйхелю очень не повезло, что он подвернулся под руку начальников в тот момент, когда бизнесмен тревожил милицию по поводу перевернутого флага. Геннадию пришлось вернуться туда, откуда он только что вернулся. В номер Бауэра.
– Ты понимаешь, что это придется доказывать?
– Не сомневаюсь. Как не сомневаюсь в том, что Эйхель – умный мент, и на доказывание его вины уйдет очень много времени. – Струге почесал нос. – К чему нос чешется, Пащенко?
– Бить будут... Значит, Эйхель, когда звонил мне, до последнего момента был уверен в том, что картина продолжает находиться у Хорошева? Дождался Бауэра, пустил ему пулю в лоб, и теперь можно спокойно заниматься подполковником?
– Правильно. Он и о задержании Полетаева тебе сообщил, потому что не все знал. А когда ты его как электрошоком ударил, сообщив новость о Николае Ивановиче, он тут же принялся за дело... Куда они могли пойти?
– Гранцев прав. – Пащенко залез рукой в бардачок и вынул вторую таблетку цитрамона. – Бауэр вез тетрадь, в которой находилось ровно столько информации, сколько было достаточно для беседы с Хорошевым. В случае его упорства не так трудно прислать из Германии вторую часть. Военные преступления, Антон Павлович, это вам не шапочный грабеж! Как засудят-засудят в Гааге!.. Мало не покажется... Тут за одно молчание не только Гойю, но и весь период Ренессанса из Эрмитажа выменяешь!
В сознании двоих профессионалов сыска и права скопился отстой. Любое колыхание более-менее обоснованной мысли бередило эту массу и все сильнее закупоривало отверстие, через которое шел сброс несостоявшихся идей. Ситуация развивалась столь стремительно и неожиданно, что каждое вновь появляющееся известие меняло суть происходящего кардинально и бесповоротно. Сначала виновником смерти Бауэра представлялся Хорошев. И более логичный принцип поиска, чем отстрел Седым конкурента, представить было сложно. Подполковника сменил Эйхель, и... теперь и это объяснялось вполне резонно. Тоже конкурент, только в другом направлении. Верилось, правда, с трудом... Но разве есть место эмоциям? Разве не было в жизни Струге и Пащенко чего-то, что теперь могло стать для них новостью? Кто знал, что Валька гадом окажется? То-то... А чем Генка хуже? Так что не стоит так изумляться. Тем более рвать на себе волосы.
И все-таки... Эйхель??? Не может быть.
А Хорошев?! Если бы не его просьбы относительно чужеземцев и Полетаева... Где доказательства того, что он каким-то образом причастен ко всем страшным событиям, произошедшим в этом июне? Только бред «федералов»... Вот уж кому верить!.. Как в народе говорят? Никогда не пей с теми, с кем утром невозможно будет похмелиться. Истина! Этим двоим только поверь – завтра будешь сидеть и думать: как же случилось, что я вот так... Без работы, без денег и без будущего...
Лучше, конечно, никуда не совать свой нос. Но так уж сложилось, что, когда обоняние особо обострено, вонь сама тебя находит. Куда ни пойди. А потому приходится что-то делать, чтобы не пришлось плющить попу о шконку.
«Впрочем, – думалось Антону, – это уж слишком. Перебор. Можно сидеть не на шконке, а на собственном диване, но с испохабленной биографией и трясущимися от стыда и обиды руками».
