– Так в чем же дело? – не подумав, оживленно подхватил журналист и тут же осекся.
Выдержав на себе плохо маскируемый презрительный взгляд, он услышал в ответ:
– Окурок фигурирует в деле, и я обязан предоставить его в суд среди прочих вещдоков. Я следователь, Шустин, а не мошенник. Если я не смог предоставить в суд доказательства отсутствия вины Разбоева, то это не основание подтасовывать доказательства присутствия таковой. Чертов Вагайцев...
И Шустин понял, что теперь Кряжин не успокоится, пока не выяснит, куда делся окурок. Об этом следовало догадываться, видя, как тот решительно собирает пакеты в мешки, а мешки задвигает ногой в угол между стеной и сейфом.
Ни слова более не говоря, Кряжин вернулся к столу, выключил свет, и вскоре заскрипели стулья. Гнев советника не имел границ, им было наполнено все помещение, но дыхание его было ровно, и журналист никак не мог понять, как после такого потрясения можно взять и уснуть. Он попытался повторить этот подвиг, но не смог. Видимо, репортера мучил какой-то вопрос, на который он никак не мог найти ответа, и вскоре он не выдержал:
– Послушайте, следователь... Вы спите?
– Говорите, Шустин, – разрешил советник.
Шустин опустил ноги на пол, и лицо его, как в фильме ужасов, озарилось дьявольским огнем – он прикуривал.
– Скажите, Иван Дмитриевич, вы всерьез полагаете, что человек может взять на себя убийство шести людей, зная, что в этом случае он больше уже никогда в жизни не увидит свободы?
– Я не полагаю, я знаю это.
– Но вы же образованный человек, Кряжин! Вы кандидат наук, черт побери!.. Назовите хотя бы одну причину, которая заставила бы невинного человека не просто отказаться от борьбы за свободу, но – более того – настаивать на ее лишении! Я говорю о Разбоеве. Он признался и все рассказал. Вам же этого мало! Вы уверены, что он оговорил себя. Но Разбоев признан вменяемым – а это значит, что он добровольно отдает свою жизнь!
Не дождавшись ответа, он вонзил сигарету в пепельницу, как в глаз циклопу, завалился на бок и презрительно замолчал. Через минуту, когда он уже почти успокоился, услышал:
– Я могу назвать вам не одну, а десятки причин, Шустин. Но вы мне все равно не поверите. Однако уверен, что за время нашего знакомства мне удастся подобрать случай, чтобы продемонстрировать вам такое отречение.
Помолчав, Кряжин добавил:
– И я сделаю это так, чтобы не вы один стали тому свидетелем. Доказательства существуют, когда они проверяются на практике в присутствии многих.
С этой минуты не было произнесено более ни слова. «Неужели он сказал это и спокойно уснул?» – никак не мог поверить в это Шустин. Вскоре он получил ответ и на этот вопрос. Ровно в четыре часа, когда среди мерного сапа Сидельникова и журчания воды в туалете в конце коридора раздался почти неслышимый треск фольги, из-за стола раздался совершенно спокойный голос следователя:
– Запейте водой, Шустин, я вас умоляю. Она в графине на столе.
Когда машина с прекрасно выспавшимся Сидельниковым за рулем остановилась неподалеку от пустыря за Измайловским лесопарком и из нее вышел нормально отдохнувший Кряжин, чтобы купить сигарет, совершенно измученный и оттого плохо выглядящий Шустин глухо поинтересовался у капитана:
– Вы давно его знаете?
Сидельников посмотрел на журналиста, разыскивая взглядом причину такого любопытства, нашел языком во рту какую-то крошку и сплюнул ее в приоткрытое окно.
– Четырнадцать месяцев.
– У него есть близкие люди? Я имею в виду тех, с кем он мог бы пообщаться на темы женщин, пива, хоккея, машин? Те люди, с кем ему легко было бы обмениваться впечатлениями не на темы уголовных дел?
На губах капитана снова заиграла гадкая улыбочка:
– Я вижу, одних суток присутствия с оперативно-следственной группой вам хватило с избытком?
Он был не прав. Что сейчас было необходимо журналисту, так это именно общение с ним и Кряжиным. Еще сутки назад он понятия не имел, что предпринимают власти, чтобы раскрыть тяжкое преступление. А нынче он ходит в школу этого искусства, и школа эта является, по-видимому, одной из лучших. Выспавшийся капитан, несмотря на сарказм, все же снизошел до разъяснений:
– Как-то мне посчастливилось стать свидетелем разговора Ивана Дмитриевича с репортером известной столичной газеты. Тот собирал, так же как и вы, только с присущим ему здравым смыслом (Шустин поджал губы и дрогнул щекой), материал для своей статьишки. И он спросил советника: «Почему у вас нет друзей?» Хитрая бумажная крыса уже нагрызла где-то информации. И Кряжин ответил: «Однажды я составил список тех, кто должен был бы прийти на мои похороны. А потом список тех, кто из них придет, если я умру в будний день. Список стал наполовину короче. Потом прикинул, кто из оставшихся явится в дождливый будний день. Осталось четверо, и я понял, что из них вряд ли кто сможет вырваться, если у него дома прорвет кран. По окончании последней минуты сорокового после этого события дня обо мне никто уже никогда не вспомнит, потому что мои родители к тому моменту давно будут мертвы». Журналюга осел и машинально спросил: «Почему же вы так трагически рисуете свое будущее?» На что Кряжин тут же ответил: «Потому что у меня нет друзей».
– И что сие означает? – осипшим голосом поинтересовался Шустин.
– Сие означает, что всяк, кто полезет в душу советника или в его дела, останется с той же информацией, что имел до этого, только иметь он ее будет с еще более глупым видом, который сейчас так явственно и присутствует на вашем лице, Шустин.
Журналист, явно не желая уступать инициативу и следуя профессиональной привычке получить сведения не прямо, так в обход, едва успел открыть рот...
– А у...
...как тут же заговорил Сидельников:
– А у меня друзья есть. А еще есть отличная от кряжинской методика отсечения желающих покопаться в моей личной и служебной деятельности. Я сразу бью в пятак, потому как кандидатом юридических наук не являюсь и испортить о себе впечатление не боюсь. Вам бы рубашку сменить, Шустин.
– Так вы же меня не отпускаете, – возмутился тот. Он давно понял, что в этой компании ему выдают информацию порциями. Да и та, что до него доходит, распространяется лишь в интересах Кряжина.
– Верно, – на губах капитана снова стала проступать знакомая журналисту улыбка, и она не сошла с его губ даже в тот момент, когда в машину, качнув ее, как лодку на воде, уселся Кряжин. – И не отпустим.
– Я только что переговорил с девчушкой из киоска, – задышал морозом советник. – Она сказала, что полчаса назад Федул купил у нее две пачки сигарет «Кэмел» и пошел туда, – он указал направление рукой и объяснил: – К строениям на пустыре. Она тут знает всех бездомных, да и как не знать, если у нее в киоске самогоном пахнет. Ты не в курсе, капитан, что может заставить самое экономное на этой планете существо – бомжа – купить «Кэмел»? Полагаю, это растрачиваются денежные средства, добытые преступным путем в квартире артиста Забалуева после реализации удачно осуществленной наводки совместно со Степаном Максимовичем.
