– Причина г’асцвета кг’иминала в Г’оссии кг’оется именно в неумении власти с ним бог’оться. Я не должен пг’едлагать ноу-хау. Я – жуг’налист, г’епортег’, освещающий события. Ведь именно власть запг’етила пг’ессе описывать события, пг’оисходящие во вг’емя совег’шения тег’г’ог’истических актов.
– Во время их совершения, Шустин. Потому что такие вот далекие от истины репортеры, как вы, рассказывают о действиях властей, а террористы в это время смотрят телевизор и встречают группу «А» на входе. Откуда у вас такая тяга к критике? Скажите честно, Степан Максимович, зачем вам этот репортаж о Разбоеве?
– А я тебе говорю, что не каждый, кто в красной куртке, – Олюнин! Красную куртку он мог поменять на сало, а сало на зеленую куртку! Вы ищете бомжа в драных ботах и майке с надписью «Спартакиада народов СССР»... Чего?.. А вот если под красной курткой сиськи, то это не Олюнин, а как минимум – Олюнина! А нам нужен тот, у кого рожа небрита и зубы гнилы! Работай!..
– Вы когда-нибудь хотели г’асследовать дело, которое пг’ославило бы вас? Вас никогда не волновало, что говог’ят о вас за вашей спиной?
– Нет, не волновало. Я и без этого достаточно высокого о себе мнения, Шустин. И каждое мое дело – важно и сложно, но к тому, что я расследую их, все привыкли. Вы не обратили внимания, что человек по фамилии Кряжин проходит в любое учреждение, не вынимая удостоверения, а вас и Сидельникова тут же тормозят на входе?
– Это потому, что ни капитан, ни я еще не сделали своего дела.
– Как фамилия? Балюнин? Балинин? Ах, Малинин... Уже тепло... Повесь трубку и иди работай!!
– А почему вы решили, что дело Разбоева – ваше? Шустин, вы ошиблись. Это мое дело. Вы сидите в своем кабинете, иногда встречаетесь с подозрительными личностями, подкупаете милиционеров, вас дурачат, и при этом вы полагаете, что проводите собственное независимое расследование. Шустин, чтобы расследовать дело, нужно собирать окурки, нюхать запах изо рта трупа, ходить по подвалам по колено в воде и соскребать со стен остатки мозгов. И при этом еще бороться с теми людьми в погонах, кто мыслит точно так же, как вы, Шустин, и мешает работать. Вы с нами трое суток. И вы уже прокляли тот час, когда забыли свой портфель на прилавке киоска «Сюзпечати». Это погоня за дешевым авторитетом, Шустин, а не за славой.
Шустин не стал спорить. Что для русского привычно, то для немца – погибель. Следователь смотрит на процесс своими глазами, репортер – своими. А потому согласия между ними не будет никогда. Кряжин слишком... как он говорит? – «Я не знаю ни одного специалиста в узком смысле, чтобы он не был идиотом в широком смысле того же слова».
Вот Кряжин и есть тот самый узкий специалист. Ему никогда не понять, чем занят мозг журналиста. Слава следователя и слава человека мира прессы – не одно и то же.
Советник гоняется за Олюниным. Зачем? Его, Кряжина, и этого Мишу связывает лишь то, что имя это советник впервые слышал от Шустина, и Шустин сейчас рядом. Миша говорил, что готов дать обличающую Разбоева информацию. А в портфеле Шустина обнаружены снимки убитых девушек. И Кряжин пытается понять связь между фото и Олюниным, подозревая, что между Шустиным и Олюниным есть более крепкая связь, нежели просто спонтанный разбой на Знаменке. Неужели Кряжин думает, что Шустин этого не понимает?!
Выдохнув, репортер замолчал и посмотрел на советника. Тот молчаливо дымил и наблюдал, как Сидельников в минуту затишья развлекается тем, что гоняет по столу ластик-попрыгушку.
– Уж не хотите ли вы сказать, что Олюнин убивает, а я готовлю на эту тему выступление по телевидению и газетах? А ваша вег’сия выглядит так: подставив Г’азбоева и дождавшись, пока его осудят, я выступлю с сенсационным г’епог’тажем, убив сг’азу двух зайцев – отомщу власти за свои неудачи и получу то, чего мне так не хватает, – славу? Идея кг’асивая. Но она соткана из воздуха. Я ею не охвачен.
– Когда б вы знали мою версию, Шустин, вы были бы обо мне иного мнения. Но сейчас я не хочу произносить ее вслух, потому что она может ввести в состояние грогги не только вас, но и Сидельникова. Так что давайте лучше допьем чай. Все, что я хотел выяснить в беседе с вами, я выяснил.
К началу одиннадцатого вечера в дежурную часть ГУВД Москвы поступил сигнал: в саду ЦДРА за Музеем Вооруженных сил совершено вооруженное нападение на девушку, возвращающуюся домой. Через три минуты была объявлена операция «Перехват» и сообщение переадресовано в служебный кабинет старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры Кряжина. Полковник, дежурный по ГУВД, был извещен о том, что этот звонок на Большой Дмитровке ждут в любое время суток.
В двадцать два часа семнадцать минут в кабинете Кряжина раздался звонок, и трубку взял, конечно, Сидельников. У капитана уже болела голова от бестолковых сообщений, и он всякий раз морщился, когда на столе пиликал аппарат. Поморщился и в этот раз, однако уже через мгновение после того, как он поднес трубку к уху и предъявил звонившему свои права на прием сообщения, лицо его стало приобретать розоватый оттенок.
– Что? – не отводя взгляда от телевизора, бросил через плечо советник.
Закончив писать, капитан отбросил карандаш в сторону и попросил Кряжина оторваться от бразильского сериала.
– Четверть часа назад в лесопосадках за Музеем Вооруженных сил было совершено вооруженное нападение на молодую женщину.
– Приметы, – резко оторвавшись от стула, Кряжин в мгновение ока оказался около карты и одним движением вонзил выцветший флажок в место на карте.
Ей восемнадцать. Она студентка первого курса МГИМО. Светловолосая. Кто-то, приметы которого она описать не может...
– Она жива? – удивился Кряжин.
Ей было нанесено два удара ножом – один в грудь, второй в живот. Оба раза преступнику пришлось бить по касательной, а потому повреждений внутренних органов у девушки не обнаружено.
– Она в больнице.
Через десять минут Кряжин, даже не позволив двигателю как следует прогреться, вывел машину в город. Диспетчер уныло записала в табеле время убытия и пометила километраж. Кряжин считает, что его дела особо важные и сложные. Посадить бы его за этот стол и заставить работать с такими, как он...
– Ты заметил одну интересную деталь?
Вопрос явно не относился к репортеру, потому как к нему Кряжин все время обращался на «вы».
– Да, конечно, – оживленно вступил в разговор муровец. – Нападение совершено в Северо-Западном округе. Там убийца еще не светился.
Он хотел сказать еще что-то, но, посмотрев на Кряжина, решил повременить. Если бы советник хотел выслушать его мнение полностью, то поставил бы вопрос иначе.
В больнице им позволили перекинуться с больной лишь несколькими словами. Неоднократно бывая в аналогичных ситуациях, когда событиями командуют доктора, советник спрашивал лишь то, что ему может понадобиться в первую очередь.
– Как все произошло?
– Он напал на меня сзади и схватил за сумочку, – ответила девушка, и голос ее был глух скорее от психологического столбняка, чем от мук телесных повреждений. – Я развернулась, и он ударил меня ножом сюда... – она показала в середину живота, промазав пальцем мимо перевязки. «Анестезия», – понял Кряжин. – Я шагнула назад и провалилась в снег. Но сумочку не выпустила, и он ударил меня сюда, – второй раз девушка была точна.
