Вот и сейчас, помня, что в последний раз они сидели за столом, на котором стояла горячая пища, двое суток назад, Сидельников думает только о тарелке дымящегося борща. Он будет работать, но тарелка при этом всегда будет стоять у него перед глазами. О чем думает Кряжин?
Опер не выдержал и повернул голову.
И снова занялся дорогой, потому что уверился в том, что Кряжин сейчас думает только о квартире, которая находится в подъезде восьмого дома по Парусному проспекту. Тарелки с борщом в глазах следователя, как сыщик ни старался, он не разглядел. Этим они, наверное, и разнятся.
– Этот подъезд?
– Как вы угадали? – удивился Шустин.
– Я не гадаю. Я помню запись на кассете вашего диктофона, – сказал Кряжин. – Миша указывал вам на дом и просил подъехать ко второму подъезду. А вам велел спрятать машину за коммерческим киоском. За этим киоском, верно? – и Кряжин указал на грибок с разномастным товаром за стеклянной витриной.
– Девять этажей. Тридцать шесть квартир, – пожевав сигаретный фильтр, сообщил для Сидельникова еще одну новость. – Квартиру нужно искать начиная с пятого этажа. Итого – двадцать квартир.
Шустин промолчал, но опер не выдержал:
– Откуда вы знаете?
– Все та же запись. Я слышал на пленке, как Олюнин, выходя из машины журналиста, бормотал что-то насчет лифта. Как правило, люди – я имею в виду не инвалидов – начинают волноваться по поводу сломанного лифта, если им нужно попасть выше пятого этажа. Пять этажей – психологический барьер, обусловленный «совковой» привычкой: раньше все жили в пятиэтажках, и никто не волновался из-за лифтов. Не факт, конечно, но начинать, я думаю, нужно сверху.
Поднявшись на лифте до последнего этажа, они вышли, и Кряжин стал осматриваться.
Каждая из четырех дверей в специализированных магазинах стоила не менее пятисот долларов, установка видеоглазков, которые разглядел советник, столько же. И Кряжин стал спускаться.
– Я слышал, – осмелился вмешаться Шустин, – что наркоторговцы нынче вставляют такие двери. Олюнин мог быть в гостях у них...
Чужая валерьянка привела его в чувство, и он снова стал розоватым толстячком, любящим свою жизнь.
– Олюнин не наркоман, а алкоголик. В местах продажи наркотиков не торгуют спиртным, потому как наркоманы не пьют. И кого наркоторговцы в такие квартиры не впускают, так это бродяг из «серпентариев».
Восьмой этаж отличался от девятого, как Гарлем от Манхэттена. Четыре двери, и все имели такой вид, словно люди, проживающие за ними, ненавидели не только соседей, но и себя. Дерматин, местами драный, пуки ваты, торчащей из прорех, ручки, коими оборудуются уличные туалеты на приусадебных участках. В одной двери был «глазок». Но без самого «глазка», под которым нормальные люди понимают оптическое устройство, позволяющее рассмотреть прибывших. Просто отверстие, из которого тянуло гнилью, пропахшими самосадом обоями и из которого бил луч света – напротив двери было расположено окно квартиры.
Но Кряжин и тут задерживаться не стал. Спустился еще на этаж, а потом еще на один. Расположившись на восьмом, Шустин и капитан слушали, как советник звонит в чью-то квартиру, а после беседует. «Бу-бу-бу...» – неслась по подъезду степенная речь следователя. «Ба-бу-ба-ба...» – вторило ей эхо писклявого голоса жилички.
Поднялся Кряжин. Советник ткнул в покосившуюся табличку с облезшей позолотой – «66». До сатанинского числа не хватало всего одной шестерки. Впрочем, как уверил Кряжин со слов жилички, это никак не мешает хозяевам квартиры превращать жизнь второго подъезда дома в ад.
– Однокомнатная, – привычно стал вспоминать планировку квартиры в подобном доме капитан. – Налево – совмещенные ванная и туалет. Прямо – кухня. Направо – комната в семнадцать метров. На стене напротив окна ниша, в которую может запросто поместиться два человека. В такой мы брали Зайнулина и Скока.
Шустин вздохнул. «Брали...» После предыдущего посещения аналогичной квартиры у него остались неоднозначные впечатления, в безграничности фантазий обоих спутников убедиться он уже успел, и теперь с замиранием сердца ждал, что будет дальше. Уверовав в способности Кряжина и Сидельникова, получить увечья он не боялся, однако чем дольше их «следственная бригада» перемещалась по Москве, тем журналист неуютнее себя чувствовал. Готовящийся репортаж распадался на десятки обрывков, связь между которыми находил лишь сам Кряжин. Так получатся скорее дневниковые записи, нежели целостный рассказ.
Ладно, не Разбоев. Пусть Олюнин. Фамилию в репортаже изменить недолго. Но поведение советника столь непредсказуемо, а его поступки столь непонятны, что можно усомниться и в том, что это Миша-Федул по фамилии Олюнин резал девочек. Хотя теперь уже для всех совершенно очевидно, что к смерти уже семи девчонок причастен именно Олюнин...
Додумать он не успел.
Сидельников приблизился к отверстию в двери, заложил в рот два пальца и резко свистнул. Этот муровский «звонок» заставил безмолвную доселе квартиру ожить, и через секунду луч света, бьющий из двери, исчез.
Едва луч из двери исчез, капитан сделал два шага назад и с короткого разбега с силой ударил в замок.
Обычно такие двери после такого удара отлетают в сторону, а искореженный замок снарядом летит в комнату. Однако на этот раз дверь врезалась в какое-то препятствие, раздался глухой стук, напоминающий треск раскалываемой колуном колоды, и Сидельников, улучив момент, когда дверь начала свое обратно-поступательное движение, врезал по ней еще раз. Стук снова раздался, за дверью что-то загрохотало по дощатому полу, а створка, тактично приоткрывшись, явила взору интересное зрелище.
Удар первый обрушил дверь на голову любопытного хозяина и ввел его в состояние шока. В ушах его звенели колокола, глаза помутились. Удар второй ввел его в состояние грогги и повалил на спину.
На полу квартиры, чью планировку так точно описал опер из МУРа, лежал мужчина лет сорока – сорока трех на вид. Голова его, лысеющая на затылке, лежала на левом ухе, в неопрятно расчесанных волосах виднелась седина. Мужчина был выше Шустина, но на полголовы ниже Кряжина и Сидельникова. Руки хозяина квартиры были раскинуты в стороны, словно от радости встречи со старыми знакомыми. Если бы не гематома в лобной области и не распухающая на глазах височная часть над правым ухом, можно было подумать, что человек спит.
Мужчина дышал ровно, поэтому Кряжин, мягко перешагнув через него, ступил в комнату и тут же отшатнулся обратно – старый прием, рассчитанный на срыв нервов у притаившегося за углом врага. Или, как выражаются военные, – «вероятного противника». То есть мы точно знаем, кто у нас противник, но мы верим в его порядочность, а пока лишь расстреливаем макеты его танков из пушек для напоминания о том, что мы-то знаем, кто у нас противник...
В этом плане действия пушкарей на учебном полигоне сродни поведению следователя прокуратуры, входящего в незнакомое помещение. В квартире тихо, но мы-то знаем, что за углом кто-то есть. Нет никого за углом? Значит, еще не подошел.
