— Человек двадцать? — уточнил Мазурин. Я прислушался к его голосу. Обычно так он говорит, когда готов к смерти на все сто. Тем же голосом он втирал унтеру в Умани, что я рядовой Власенко, укравший его белье.
— Ты же одноглаз, — заметил я, — так что умножай все на два. Шучу.
Мое изумление от взрыва было очень похоже на то, какое испытали преследующие нас фашисты. Только взрыв был не один, их раздалось три сразу. И три гитлеровца, опрокидываясь и разделяясь на части, в одно мгновение прекратили свой бег.
Я облегченно вздохнул и услышал еще два взрыва.
— Мины!.. — донеслось до меня.
— Лечь!.. — кричал кто-то визгливым от одышки голосом.
— Невероятно! — вскричал Мазурин с дикой усмешкой. — Как они догадались?! — Слово «мины», звучащее по-немецки как «минен», перевел бы даже председатель сельсовета Гереженивки.
— Ползи за мной, — приказал я Мазурину и стал разворачиваться.
Я извивался по прямой, земля была в нескольких сантиметрах от моего лица, и это был самый надежный способ уберечься от случайной встречи с миной. Плох он был только тем, что мы практически утратили способность двигаться на восток. Мы просто шевелились на месте, если нас расположить на карте, исполненной топографом в масштабе местной необходимости.
Оглянувшись, я заметил, что немцы сменили тактику. Около десятка человек продолжили свой путь — впереди них шел солдат с шомполом в руке, а другие вернулись назад и сейчас удалялись на юго-восток.
— Они собираются нас обходить.
— Ага, — рыкнул сзади Мазурин, — а еще сообщили своим, чтобы нас встретили.
Сколько можно ползти?!
Я встал на ноги, закинул автомат за спину и побежал.
Находящиеся сзади немцы были вооружены «шмайссерами», грохота винтовочных выстрелов я не слышал. Судя по тому, что все они имели автоматическое оружие, я сделал вывод, что на охоту за дерзкими русскими отправлено какое-то специальное подразделение. Это хорошо. Потому что пули их автоматов расстояние в полкилометра не пробьют.
Через минуту меня догнал Мазурин.
— Что будем делать дальше? — спросил он меня.
— Ты же меня ведешь на Лубянку, не я тебя.
Кусты закончились, мы вырвались из них, как из распахнутых дверей. Я уже ненавидел эти заросли во всех видах — деревья, шиповник, рожь, паутина!.. Мне нужен был воздух! Я хотел умереть, но на открытой местности, где есть признаки жизни других людей, не в городе, так хоть на улице села…
— Жить будем, Касардин! — возвестил Мазурин, показывая на тянущуюся вдоль линии горизонта железнодорожную линию.
Железная дорога! Она уже чужая, но эта крупица цивилизации вдохнула в меня надежду.
— Так, значит, Николаева подставили, чтобы убить Кирова? — задыхаясь и кашляя, неожиданно для самого себя спросил я. Мне как-то хотелось закончить эту тему и закрыть. Я не люблю оставлять незавершенные дела.
— Это мое мнение… — хрипел Мазурин, давно перейдя на какой-то странный аллюр — подметка одной из штиблет оторвалась, и теперь он передвигался, словно у него не до конца сгибалась нога. — И не только мое… Нужно было убрать конкурента и расправиться с Зиновьевым… Первый конкурент только визуальный… так… Киров никогда особым умом не отличался… Но его смерть можно было использовать как начало кампании против врага главного…
— Зиновьев так опасен?
— Он очень опасен, если три десятка тысяч человек поплатились свободой и жизнью… Скажи мне, Касардин, что мне не чудится звук поезда… Иначе я креститься начну…
Я поднял голову, как собака, но не принюхался, а прислушался. Где-то раздавался ритмичный шум. Дыма паровоза я не видел — наверное, он был слишком далеко. Но на равнине звук летел впереди него, не цепляясь за препятствия… Я слышал звук приближающегося поезда… я слышал его…
Я знал, я был уверен, что в поезде немцы, что вагоны могут быть битком наполнены пленными или снарядами, но сам поезд, сам вид его и звук должны были убедить меня, что я еще живу. Кажется, этим чувством был пропитан и подполковник.
Поезд шел на восток. Очевидно, немцы специально не обстреливали эту ветку при окружении. По ней должны были доставляться потом к передовой оружие и провиант. Поезд шел с запада, и мы с Мазуриным, падая и ускоряясь, старались добежать до стоящих у самого железнодорожного полотна кустов. Я хочу верить, что это последние кусты в моей жизни. Я больше никогда не выйду в лес. Я не понимаю теперь, как люди углубляются в него, чтобы пропитаться энергией… Лес — территория смерти. В нем можно только выживать. Я ненавижу лес.
Мы оказались в кустах за три минуты до того, как из-за покрытого густой растительностью холма выкатился, поплевывая дымом в небо, паровоз. А за ним тянулись пять или шесть вагонов. Я присмотрелся к торцу паровоза — передней части огромного цилиндра, где кипели все паровозные страсти. На нем не было свастики, не было двуглавого орла. На нем теперь ничего не было. Но раньше там светилась — и сейчас я вижу это отчетливо — красная звезда. Теперь на ее месте остался светлый след. Паровоз недавно красили, и пятиконечный след выглядел бы отчетливо, если бы не был на скорую руку замазан дегтем или чем-то другим, черным и густым. Но звезду было видно, только теперь это ничего не стоило. Паровозом управляли гитлеровцы — они доставляли к восточной зоне окружения груз…
* * *
Железная дорога плавно выгибалась за лес, словно обнимала его, прижимаясь, и паровоз уже давно миновал заросли близ рельсов, в которых мы находились. Сбрасывая скорость, паровоз выдыхал клубы дыма. Рядом со мной подножки вагонов сначала мелькали, а теперь появлялись одна за другой так, что я успевал их рассмотреть. К последнему вагону — я видел это издалека — была прицеплена платформа, груженная мешками. Два станковых пулемета, направленные в обе стороны от движения, несколько немцев. Можно было дождаться, когда она поравняется с нами, забросить имеющиеся четыре гранаты и, пользуясь малой скоростью, запрыгнуть на платформу и добить тех, кто после этого карманного артналета останется жив. Греми вокруг стрельба, мы так бы и сделали. Но поезд двигался по совершенно тихому полю меж покатых холмов, и грохот в хвосте заставил бы машинистов остановить движение.
— Нам нужно успеть до платформы, — сказал мне Мазурин, зачем-то — в ухо. Был такой лязг, что можно было провозглашать тосты.
Разумеется. До платформы…
Убедившись в том, что вдоль правой стороны поезда никто не стоит на подножках и не выглядывает из вагонов, мы выскочили из укрытия и побежали рядом. Сделав три больших шага, чекист прыгнул, прижал ступеньку ногой и зацепился обеими руками за выступающую скобу.
— Давай сюда!..
Я ускорил шаг, прыгнул, и нога моя, скользнув, соскочила со ступени. В последний момент я успел уцепиться рукой за ту же скобу…
Сползая все ниже и ниже, я волочился по гравию, и все бы ничего, будь я в сапогах. Но деревенская нехитрая обувка слетела с моих ног, и теперь мои ноги бились о гравий, которым был присыпан путь.
