Я сел на землю и покрутил головой.
— Тебе повезло. Рядом с насыпью была воронка. Попали бы они чуть левее, и немцам пришлось бы ремонтировать путь. — Чекист правильно понял мои действия. — Выворотило целый бруствер вокруг ямы, с ним ты и встретился.
Словно понимая что-то, он прижал палец к моему веку и поднял его, озабоченно заглянув под него.
— А не пошли бы вы в баню, Мазурин.
— Пошел бы, — сокрушенно заговорил он, усаживаясь рядом. — С удовольствием бы пошел. Но от бани лучше всего сейчас валить подальше.
— Сколько я без сознания?
— Час, может, меньше… Во всяком случае, я устал тащить ваше тело.
— Мог бы не тащить.
— Черта с два. Вам интересно, что случилось с поездом, или это уже так, проходной эпизод в вашей жизни?
Я ухмыльнулся. Да, я забыл про поезд.
— Мы спрыгнули, и по нас резанули несколькими очередями… Но мимо, слава богу. Потом с платформы лупили из пулеметов, пока это не перестало иметь смысл. Я схватил вас и поволок в лес…
Опять — лес…
— А через час вы очнулись. Один раз я упал. Простите, но, падая, я сел на вашу голову.
— Теперь понимаю, отчего она у меня болит, Мазурин. В мой мозг попала часть вашего. Какая захватывающая история о поезде. Вы ее закончили?
Он вытер нос. Потом лоб.
— Я так думаю: немцы успели перевести стрелку — и поезд пролетел мимо сортировочной. А жаль. Было бы хорошо, если бы он приехал на вокзал, где стоял состав с боеприпасами.
Я представил безумный поезд, несущийся сквозь линию фронта в тыл советским войскам. Подарок…
— Скорее всего гансы забрались-таки в кабину и остановили его. Хотя… — Подполковник почесал висок. — Останови поезд, котлы так бы рванули, что… Может, хватит об этом?
— Где мы находимся? — Я встал и сделал несколько пробных шагов. Если не считать легкого головокружения, что неудивительно после часа нахождения на чужой спине вверх тормашками, после прыжка с подножки я неплохо сохранился.
— Я ушел, опасаясь приближаться к городу, на юго-восток. Сейчас слева от нас тот город, что справа — понятия не имею. Но вы на ногах, и это радует.
— Вам не терпится сдать меня на Лубянку, чтобы спасти семью? — полюбопытствовал я.
— Ваш вопрос не требует ответа, Александр Евгеньевич. Вы знаете ответ.
Я выбрал из двух лежащих на траве совершенно одинаковых автоматов похожий на мой. Закинул его за спину.
— И все-таки, — не глядя на Мазурина, продолжил я экскурс в теорию нравственности, — ответьте. Вы собираетесь выйти вместе со мной из окружения и передать в руки коллегам, зная, что меня ждет?
— А как бы вы поступили на моем месте?
Я развернулся и направился в глубь проклятого леса.
— Вы не отвечаете?
Я улыбнулся. Жаль, что Мазурин этого не видит. А фыркать, рождая у него догадку, у меня не было сил.
— Возможно, я явился бы в НКВД и сказал: «Товарищ генерал, мною установлено имя человека, находившегося в кабинете Кирова первого декабря тридцать четвертого года вместе с Касардиным. Это Петров Петр Петрович, уроженец города Ленинграда»
Мазурин шел сзади, и я чувствовал, как он ухмыляется. Так, быть может, и он «видел» мою улыбку?
— А потом мои коллеги находят Петра Петровича, и он с удивлением констатирует, что впервые слышит и о Касардине, и о Кирове. И что ни разу в Смольном он не бывал. Зачем ему Смольный? Он простой человек, его дело — болты на Путиловском вытачивать…
— Ваши коллеги настолько глупы, чтобы допрашивать человека, который умер на ваших глазах?
Мазурин некоторое время шел молча. А потом догнал меня и крепко вцепился в плечо. Он хочет возразить?… Я развернулся, чтобы лица наши встретились. Скажу первым…
— Или вас душит долг? — выдохнул.
— Касардин, — чекист говорил свистящим шепотом, — есть человек, который развенчает эту версию.
— Кто же это?!
— Шумов!
Я едва не задохнулся от такого предположения.
— Но он же!..
— Покажите мне его труп, — приказал криком Мазурин. — Покажите, и, как только мы выберемся из окружения, мы расстанемся! Вы уйдете, а я, дав себе сутки для поиска имени погибшего в этих числах ленинградца и подготовив дезинформационный доклад, переступлю порог на Лубянке!.. — Прокашлявшись так, что на глазу выступила слеза, он прокричал: — Вы можете убедить меня в том, что Шумов мертв?!
Я молчал, оглушенный.
— Поэтому не начинайте больше этот разговор. — Подполковник повесил автомат на шею и, еще раз прокашлявшись, сплюнул. — У меня нет выбора.
— Что это? — Прислушавшись, я закрыл глаза. Услышанное мною было так неожиданно, что я забыл, о чем мы только что говорили.
— Не может быть… — прошептал Мазурин, глядя туда, куда я показывал пальцем.
Где-то недалеко, не более чем в ста метрах от нас, слышалась русская речь…
Пригнувшись, я побежал к зарослям шиповника. Через мгновение рядом со мной рухнул на землю чекист.
— Вы слышали? — спросил он меня, словно это не я обратил его внимание на звуки.
Поляна была передо мной как на ладони.
И на нее, оглядываясь и держась наготове, один за другим выходили из чащи бойцы…
Двенадцать красноармейцев, и среди них — трое командиров.
— Товарищи!.. — крикнул Мазурин.
У «товарищей» на всех было три винтовки Мосина и один «шмайссер». Если не считать «ТТ» в руке одного из командиров.
— Кто вы? — последовал крик.
— Подполковник Красной армии Мазурин и арестованный Касардин!
Один из командиров встал, тот самый, с «ТТ».
— Покажитесь! — приказал он.
Я поднялся, держа руки так, чтобы их было видно. На плече моем висел автомат. Поднялся и Мазурин.
— Подойти ближе! — Видимо, напряжение капитана (я сейчас вижу по петлицам, что это — капитан) было так велико, что я видел побелевшие пальцы, державшие пистолет.
Не опуская рук, я пошел ему навстречу. Выйдя из-за моей спины, рядом шагал чекист.
— Русские… — шептали его губы…
* * *
Из окружения нас вышло пятеро. Капитан, мы с Мазуриным и двое бойцов — один совсем молодой шкет и пожилой мужик из-под Астрахани. У нас на всех был капитанский «ТТ», и мы умирали от голода…
Нас чудом не расстреляли с передовой позиции. Поверили тогда лишь, когда капитан, оставив нам «ТТ», поднялся и, плача, пошел навстречу советским окопам…
Его приняли, и через минуту шестеро крепких бойцов из разведки заволокли нас, обессиленных, в траншею.
