– У меня есть несколько узников, и одного из них, для праздника, мне нужно отпустить...
Священник бросил в меня пронизывающий взгляд. Я даже почувствовал, как от этого взгляда стали закипать белки моих глаз.
– Ты знаешь Новый Завет? – Кажется, он удивлен.
– Да. Я не знал до сегодняшнего дня, как нужно креститься, но Писание я знаю.
– Так ты возомнил себя Пилатом?
– А так оно и есть. У меня есть выбор между Им, невинным, и убийцей, Вараввой. И народ кричит мне: «Выпусти Варавву, а смерть Ему!» И к этому гласу народа – адвокатов, прокуроров и свидетелей – не прислушаться я не могу. Как же мне поступить?
– Поступи так, как велит тебе твоя совесть. – Старик жадно изучал каждую черточку на моем лице.
– Я так и сделаю, отче. Поэтому-то я сюда и пришел. Стараясь постичь истину, я случайно оказался в квартире одного человека. Я не знал до сего момента, кто он и чем занимается. И нашел его убитым, в чулане его квартиры. Кто-то перерезал ему горло. Я был обязан сообщить об этом, но не сообщил. Потому что если бы я сделал, то мой узник последовал бы на крест незамедлительно.
– В таком случае тебе не за что себя винить. – Отче мотнул бородой.
Слава богу, что хоть здесь меня понимают.
– Стремясь к истине, я обыскал тело и нашел маленький клочок бумаги. На нем был написан номер телефона. Это происходило вчера. А сегодня я мирскими мероприятиями выяснил, какому абоненту принадлежит этот номер. Мне показалось странным, что он принадлежит вашему, батюшка, храму. Не будет богопротивным, если я попрошу вас объяснить этот факт?
– Ты не из милиционеров, часом, будешь, раб божий? – Батюшка прищурился.
– Нет. Иначе я стал бы строить версии, прибился бы к одной, самой простой – что покойный просто прихожанин, и успокоился. Но я почему-то волнуюсь и в такую версию не верю. Вот и пришел покаяться да заодно узнать, может, вы что-нибудь знаете о своем прихожанине, которому недавно перерезали горло.
Батюшка даже не дернул бровью. Я видел лишь степенное оглаживание бороды.
– У нас большой приход...
«Каков поп, такой и приход», – пролетело у меня в голове, но я мгновенно изгнал из себя сатанинские мысли.
– ...поэтому помнить каждого не могу. Вполне возможно, что я такого и знаю.
– И все вам звонят? Вы, наверное, от телефона не отходите?
– Бывает, кто-то и звонит. Узнать о днях крестин или венчания. Но имен мы не спрашиваем. Тут храм, а не бюро находок. – Он перекрестился.
– Понимаю. Пришел не по адресу.
– Понимаю. Так ты покаялся?
– Да.
– Бог простит. – Отче трижды перекрестил меня от пола до переносицы и отправил восвояси.
Пока я шел к двери, он успел посоветовать мне окреститься и еще раз посетить церковь. Не уверен, что найду время для первого, но вторым предложением я воспользуюсь обязательно.
Крещеный, некрещеный... Я верю в справедливость и правду, а если бог есть и он всевидящ, то он догадается о том, что я в него верю. Без крестин.
Хороший он человек, отец Вячеслав. Человечный. Имен не спрашивает, грехи отпускает.
Что-то чешется у меня во всем теле после его перекрещивания...
Глава 8
Я ждал встречи с Жорой, как свидания с любимой женщиной. Как всегда бывает в таких случаях, я пришел на полчаса раньше и, как обычно, забыл купить цветы. Однако думается мне, гражданин Жора больше обрадуется сотне целковых, нежели букету мимоз. Эх, нехорошо все это...
А у меня есть выбор?
Приезжает натуральная бригада из полиции и предъявляет требования оставить Малыгина-младшего на свободе. Он-де нужен им где-то там для восстановления справедливости.
Потом мне в окна летят кирпичи, посланные руками не установленных граждан, и я чувствую себя консулом США в Багдаде.
Буквально следом меня, как кабана, расстреливает группа неизвестных, а после пугают на улице и в завуалированной форме просят побыстрее пристроить Малыгина-младшего на нары.
В Риге киснет героин в «КамАЗе», а отец Вячеслав отпустил мне все грехи.
Чего же меня упрекать в том, что я веду себя не как судья, а как самый настоящий оперативный работник из уголовки? Ответ один. Я делаю его работу, потому что за три месяца он не соизволил сделать ее по-настоящему, а я не настолько подлец, чтобы на основании того беспредела, что лег мне на стол в виде уголовного дела, отправлять человека в лагерь на срок от четырех до десяти лет. Ни один засранец из уголовного розыска не соизволил покопаться в этом навозе. Все они побоялись испачкаться. Им платят самую маленькую зарплату в мире по линии сыска, но они никогда не забастуют, как пожарные в Англии. Потому что стыдно просить большие деньги за то, чего они не выполняют и наполовину.
А вот и Жора.
Он бежит вприпрыжку, и я уверен, что скакать таким фривольным галопом его заставляет чувство голода, холода и желание выпить. Мне его не перевоспитать, однако заставить его быть полезным хоть в чем-то я могу.
– Как настроение, каторжанин? – Я улыбнулся.
– В ИВС хорошо, правда, они недавно камеры дегазировали от клопов. – Он обнюхал себя так, словно запах хлорки был более неприятен, чем запах его одеяний до дегазации. – Кормят нормально. Отношение пристойное. Во всяком случае, это единственное место, когда перед глазами постоянно менты и никто из них при этом не старается тебя куда-то увезти или отоварить резиной по спине.
Я подожду. Пусть выговорится. Когда наболтается вдоволь и устанет, тогда он расскажет мне главное, не забыв упомянуть о мелочах.
– Короче, Антон Палыч... В суде, пока меня не увезли в изолятор, я сидел с тем пассажиром, о котором вы говорили.
Кто бы сомневался.
– Он даже всплакнул малость. Не, ему в зону никак нельзя. С таким отношением к сроку ему прямая дорога в «петушиный» барак. Сидит, всхлипывает, как будто ему не арест дали, а пожизненное. Сопля, короче. Еле-еле разговорил парня. Я ему одно, а он мне: «Повешусь, ей-богу, повешусь...» Вы правда его посадите?
– Не твое дело. – Я вынул пачку и протянул выбитую из нее сигарету собеседнику. Кажется, это стало входить в привычку. – Что выведал, сыщик? По лицу вижу, что ты за сутки «сделал» всех оперов.
Жоре сравнение понравилось. Я это знаю, потому что делаю и говорю все сейчас не случайно, а в силу накопленного опыта. Уверить человека в его всемогуществе и уме – один из принципов вербовки агентуры. Агента никогда нельзя ругать или оскорблять. Лучше пожурить с юмором или перевести страшные последствия его ошибки в шутку. Идеальных агентов не бывает, бывают терпеливые руководители.
– Это, Антон Павлович, дело трудное... – объясняет он мне. – Кропотливое. Чуть перегнешь палку – пиши пропало.
