– Земцов, – перебил меня Струге. – Ты что, поляны перепутал? Ты в федеральном суде общей юрисдикции, на всякий случай...
– Я просто объясняю капитану милиции с оперативным стажем работы в десять лет, что нужно делать, если человек посылает его...
– Ты на своих безнравственных, незаконных «летучках» это объясняй. И в своем кабинете.
Где нужно, этот Струге – само воплощение законности! Нимб над головой так и светится! Однако, когда дело доходит до «паленого», этот нимб мгновенно превращается в милицейский проблесковый маячок!.. Ладно, спорить с ним не стану. Их больше, и даже Макс, кажется, на их стороне...
– Иди, дорогой... – разрешаю я с улыбкой Яго. – И сделай так, чтобы Савойский сам приехал...
Едва Макс вышел, в кармане Струге запиликал телефон. Наверное, его Саша спрашивает, когда муж выпадет из детства и, вместо того чтобы воевать с ветряными мельницами, вспомнит о семье и осчастливит ее своим появлением. Имея двоих детей, могу убедить кого угодно – роди чета Струге ребенка, этот тиран облсуда мгновенно забыл бы о своих внутренних войнах с беззаконием внутри законной системы правосудия. Пополоскал бы по ночам пеленки-замарашки, поутру в голову не проникло бы ни одной революционной мысли...
– Слушаю, – бросил Струге и с каждой секундой стал морщиться все сильнее, словно приканчивая стакан настоящей русской водки. – Хорошо, я сейчас приеду...
– Форсмажор, товарищи судьи, прокуроры и сыщики, – объявил он, пряча трубку в карман. – Мне только что звонил Шебанин Яша и назначил встречу рядом с памятником Мичурину в городском парке.
За суетой последних известий я как-то совсем позабыл о главном подозреваемом по факту убийства в Терновском СИЗО маленького, тщедушного, состоящего на учете у психиатров человечка по фамилии Кантиков. Однако Шебанин из тех, кто, почувствовав потерю интереса со стороны милиции, тотчас о себе напоминают. Я мог бы отозвать Макса и «сломать» Локомотива прямо сейчас, но в этом случае я попадал бы не в двусмысленное, а даже в трехсмысленное положение. Во-первых, я подставил бы Струге, у которого с Шебаниным, по всей видимости, сложились доверительные отношения, а во-вторых, вместе с Локомотивом я сломал бы всю игру. Что я ему предъявлю сразу после задержания? «Яша, не по твоей ли случайно наводке Кантикова в тюрьме умертвили за то, что он продал тебе черепашку, которая едва тебя не съела»? Да-а... Иногда лучше наблюдать, чем говорить. Пусть Струге побеседует, а дальше видно будет.
В ходе разговора еще ни разу не встал вопрос о том, как в квартире Андрушевича районные опера смогли найти золотую иконку, которую Решетуха сначала опознал как свою, а потом от нее открестился. Не буду торопить события.
Мне и в голову не могло прийти тогда, что этот звонок – предвестник событий, которые потом долго не будут укладываться в моей голове. Не знал тогда, что той смиренной психологической атмосфере скучного, аккуратного распутывания криминального клубка пришел конец. И уж чего я точно не мог предположить, так это того, что произойдет в городском парке отдыха уже через двадцать минут...
Я сейчас еду в машине Пащенко, смотрю в окно и постоянно думаю о том, зачем Савойскому нужно было переплачивать примерно пятьдесят тысяч для того, чтобы совершить тройной размен квартир – Сутягин – Юшкины – Савойский. Для переезда из однокомнатной в двухкомнатную хватило бы двухсот тысяч. Во всяком случае, так объяснили мне риэлторы. Струге на этот счет молчит, но я знаю, что он будет хранить молчание и держать для всех фигу в кармане до последнего момента. Чувствуя это напряженное молчание и понимая несоответствие в цене, я и обзвонил агентства. Справился и узнал, что двести тысяч рублей – запредельная цена доплаты. Более того, состояние квартиры буйного алкоголика Юшкина мало подходило под определение «отличное». Одним словом, неувязка. А Струге молчит. Я изредка поглядываю на его угрюмый профиль – он сейчас уже там, на встрече с Локомотивом – и чувствую, что ответ на мой вопрос у него готов. Но он молчит. Ладно, подождем. Когда общаешься со Струге, всегда лучше повторять его действия. Словно идешь по болоту, ступая след в след за проводником.
– Въезжаем в парк, – сообщил прокурор, выворачивая к стоянке. – Дальше нельзя.
Мне очень хотелось пойти вместе с судьей, но, наткнувшись на его предупредительный жест, пришлось осесть на сиденье и изучить для себя более выгодный сектор «обстрела» памятника Мичурину. Выбрал же Шебанин памятник! Если мне не изменяет память, Яша все свои «стрелы» набивает именно около этого задумчивого каменного дядьки. Дядька сидит, выставив вперед бороду, уперев подбородок в кулак, и словно думает о том, кого бы еще с кем скрестить, чтобы получилось нечто, пострашнее Шебанина.
– Антон Палыч... – Вынув из кармана компактный профессиональный диктофон со шнуром микрофона, я передал комплект Струге. – Возьми, запиши весь его бред. С тобой не пойду, так тому и быть, но тогда и ты навстречу пойди. Мне.
– Он меня проверит, – сразу отверг это предложение судья.
– Я знаю. Не первый раз замужем. Поэтому вот тебе еще один диктофон. Он без шнура, но пишет так, что, если даже пукнешь, я услышу на пленке взрыв.
– А какие проблемы? – удивился он и вырвал у меня из рук аппарат. – Что ты меня уговариваешь, как Мюллер Штирлица перед встречей с Борманом? Это очень даже хорошо, что у тебя в карманах такие вещи не переводятся. Если еще Пащенко видео вооружишь... У тебя нет в кармане брюк видеокамеры, Земцов?
Я молча выслушивал этот бред, наблюдая, как ловко судья пакует диктофон на своем теле. Пусть говорит что угодно, лишь бы дело сделал как следует. Откровенно говоря, мне на их с Пащенко проблемы начхать. Кого там судья выручает и какую там информацию прокурор выуживает, мне совершенно безразлично. Я буду все делать, как просит Струге, до тех пор, пока не сочту нужным закончить этот спектакль и вывернуть руки у тех, на кого падет мой взгляд. Все, что мне нужно, – это разбойник со своей компанией, Шебанин, как организатор убийства Кантикова, и чистая, незамутненная правда об этом мутном деле.
Мы приехали на полчаса раньше, поэтому выигрывали при рекогносцировке. Струге успеет выйти из машины, оторвав таким образом себя от группы поддержки, и люди Шебанина, если они бороздят территорию рядом, не успеют заметить этого факта. Может, повезет, и они запаркуются рядом с «Волгой» Пащенко... Хотя вряд ли. Вадим Андреевич не снял свои марамойские номера, и теперь они светятся в парке, как красный сигнал светофора.
Выходя из машины, Струге почему-то обратился именно ко мне:
– Если выскочишь из машины раньше, чем это потребуется, считай, что в нашей компании ты в последний раз.
Это не шутка. Так и будет. Поэтому я улыбаюсь и согласно качаю головой.
Шебанин появился у памятника ровно через четверть часа, точно в условленное время. Значит, нас с Пащенко он не видел, хотя, если бы Яше это было нужно, его люди уже давно протралили бы парк.
Очень странно наблюдать этих двоих людей, ведущих спокойный деловой разговор. Сегодня высшие чины от правосудия и особо преуспевающие бандюги одеваются совершенно одинаково, и с первого взгляда, присутствуя на таких встречах, невозможно разобраться, кто из них кем на самом деле является. Струге даже больше похож на преступного авторитета, чем на слугу Фемиды. Да простит меня Антон Павлович... А что еще можно подумать, глядя на его безукоризненный костюм, белоснежную сорочку с расстегнутым воротничком, черные очки и сломанный нос? Он, выслушивая Шебанина, поглаживает мочку уха, и на его пальце поблескивает не самый дешевый золотой перстень, которые я видел в ювелирных магазинах. Со стороны так и покажется – конкретная «стрела» двоих авторитетов. Однако мне и наблюдающему за этой сценой Пащенко прекрасно известно, что костюм этот Антон Павлович надевает очень редко, потому что бережет его, нос у него сломан, потому что он все детство посвятил честному ринговому боксу, а золотой перстень на пальце – фамильная драгоценность, переданная покойной матерью сразу после смерти его отца. Ничего липового, вызывающего, кричащего на нем нет и никогда не будет, Струге таков, каков он есть, и если первое мнение о нем всегда ошибочно, то уже после первого общения с этим человеком любой проникается уважением. От Струге веет той свободой, какую мне редко удается наблюдать в людях. Однако очень немногим известен факт, объясняющий такую свободу терновского судьи. Чтобы стать свободным, нужно быть рабом закона.
