– Земцов, ответь на один вопрос. Почему меня не стали брать на пароходе? Доказательства нужны были? Пленка? Но пленка в реке! Неужели вы думали, что я не отберу у нее диктофон?!
– На борту тебя некому было брать.
Наверное, мое оглушенное молчание длилось довольно долго, потому что спустя некоторое время Земцов бросил на меня обеспокоенный взгляд.
– Что ты... сказал? На пароходе... ментов не было?..
– Ни одного.
Я сидел и тупо смотрел на пачки валюты, разложенной передо мной в милицейском порядке, – ровно и вызывающе. Они всегда раскладывают вещдоки так, чтобы взору возмущенных обывателей представился весь масштаб содеянного такими опасными членами общества, как я.
– А что касается пленки... – Это был голос «дорогого». – Света!
Услышав незнакомое имя, я резко повернул голову. Девчонка, изогнувшись в позе стриптизерши у шеста, юркнула рукой в джинсы и вынула... Да... Я где-то слышал, что иногда дотошные менты так дурят честной народ. Будь я проклят. В руки этого костюмного фраера передается портативный диктофон. С такими частенько работают в непогоду журналюги. Берут интервью в ливень и снегопад. В эту серебристую штучку размером с полпачки сигарет вставляется мини-диск, и можно писать, не меняя его, даже симпозиум кардиологов. Лишь бы заряда аккумуляторов хватило. Он пишет так чисто, что, если спрятать его в трусы, будет слышно, как растут волосы.
– Как, ты сказал, ее зовут? Света? Чтоб тебя перекосило, Света... – Я говорил и не узнавал своего голоса. – А вам я вот что скажу, уроды... Ваша запись для суда – пшик! Закон не обтешешь.
– Смотря чем тесать. – Защитник Викуши-Светы снова подошел ко мне, но теперь агрессивности в его глазах уже не светилось. – Я говорю – смотря чем тесать. Для суда эта запись действительно пшик. Хотя берусь поспорить, что на одном из заседаний она все-таки прозвучит. Александр Владимирович придумает причину, по которой это должно будет состояться. Он за это зарплату и премии получает. Важно другое. Теперь он знает, где искать.
Меня затрясло мелкой дрожью. Наверное, последствия купания давали о себе знать.
– Это что за правовед?!
Земцов поднял на меня насмешливый взгляд.
– Как тебе сказать, Рома... Это специалист по теории невероятности.
День слегка перевалил за обед, но для меня он уже закончился. Я сидел и равнодушно наблюдал за спокойным ожиданием этими троими следственной группы. За те полтора часа, пока к нам ехали помощники этих троих, лишь один эпизод приковал мое внимание. В какой-то момент «специалист по теории невероятности» отвел Земцова в сторону и о чем-то долго с ним говорил. Они оба что-то доказывали друг другу, и в окончание спора Земцов махнул рукой, вздохнул и полез в карман за сигаретами. «Специалист» же, присев над разложенными деньгами, выбрал две банковские упаковки по тысяче рублей, посмотрел на меня и постучал двумястами тысячами рублей о колено. Кажется, милицейская братва, не дожидаясь приезда остальных долевиков, уже начала делить мои деньги...
Но я ошибся. Мужик подошел к моей Вике, которая сидела неподалеку в накинутом на плечи черном пиджаке, и протянул деньги ей. Вика посмотрела на них равнодушно, как на подаренный на первом свидании одуванчик, потом приняла деньги, шепнула что-то, что я перевел как «спасибо», и снова уткнулась взглядом в реку. Господи, меня продали за двести тысяч рублей. А я предлагал полмира...
Что у меня осталось?
– Эй, мужик! Специалист!.. Ты не знаешь, как «Крылышки» с «Зенитом» сыграли?
– Проиграли. Один – два. Могли сравнять, но Тихонов с пенальти не забил.
Вот теперь, кажется, все.
Эпилог
Струге появился в кабинете Левенца под вечер вторника. Он вошел к нему, слегка покрытый розовым загаром, счастливый, с усталым, но уверенным взглядом. Увидев старого знакомого, Паша улыбнулся и с отвращением отодвинул от себя кипу листов в картонной корочке. – Ну, – Антон Павлович, выдвинув из-под стола стул, оседлал его, как жокей, – как дела, судья?
Левенец пожал плечами, давая понять, что за те три дня, пока они не виделись, ничего существенного в его жизни не произошло.
– Сижу на арестах. Сегодня последняя неделя, когда я их рассматриваю. Потом перерыв, а потом все сначала. Пару дел за эти два дня рассмотрел, одно с приговором. А так... Больше новостей нет.
Левенец вдруг встрепенулся и бросил на стол ручку.
– Что же это я говорю?! Как это нет новостей?! Две новости! Я просто зашился... Так вот, новость первая. Земцов задержал того разбойника.
– Не может быть...
– Да! Да! Вы были правы. Этот Решетуха-Сутягин действовал в одной упряжке с Савойским и Кантиковым. Молодец Александр Владимирович... Кстати, завтра я выношу приговор по делу Андрушевича. Теперь тут все предельно ясно.
– А вторая новость?
– Нашего Кислицына переводят в областной суд. – Паша бросил косой взгляд на Струге, пытаясь угадать его реакцию. Однако тот выслушал новость, даже не моргнув глазом. Лишь зацепил из кармана сигарету и вставил ее в рот. – Вчера на квалификационной коллегии его утвердили, так что теперь наш Игорь Пантелеевич – судья областного суда...
Струге вдруг рассмеялся:
– Жди теперь качества работы, товарищ Левенец! Будет тебе качество... Ладно, шучу. Насколько мне известно, он кассационные жалобы рассматривать не будет.
– Так вы знали?? О Кислицыне?
Вместо ответа Струге сладко потянулся.
– Вы почему такой загорелый?
– На реку с Пащенко ездили.
– А царапина на щеке откуда?
– Царапина? Так... Пащенко шампуром зацепил.
– Что, весело было? – не без зависти справился Левенец.
– Да. – Струге вздохнул и стал серьезным. – Два баяна порвали. Ладно, пойду. Завтра – первый день отпуска, нужно получить отпускные и зарплату, пока Роза Львовна домой не свалила.
Легко поднявшись, Антон подошел к двери и потянул ручку на себя.
– Ты мой домашний знаешь, Паша. Не стесняйся, я всегда буду тебе рад. С Рольфом познакомлю... И не смей уставать. Не смей, слышишь?
Дверь захлопнулась, и Павел Максимович остался один.
Зашел Струге – зашла в кабинет и какая-то невидимая сила. Струге вышел, а сила осталась. Левенец, забыв о делах, сидел в кресле и смотрел в окно. Где-то там, внизу, проезжали машины и слышался цокот женских каблучков, бились крыльями о подоконники мировых судей голуби и шумели уже окончательно распустившимися, уже покрытыми пылью листьями клены. Левенец сидел и думал о том, как смешны и бестолковы были его первые выводы, его, попавшего в суд, где работал Струге. За последние два месяца он стал Паше ближе, он проявился в совершенно неожиданных явлениях и поступках. Два месяца назад он играл с молодым судьей, как кошка играет с мышкой, проверял его, пытаясь выяснить, чего он, Паша Левенец, стоит. Теперь, когда Антон Павлович свободно заходит к нему в кабинет и просит быть сильным, для Левенца открылась последняя истина.
