– В подвале…
– В каком подвале?
– Одного дома…
– Николай Николаевич, – Саша что-то почувствовал в его голосе, – Вербин задержал человека в подвале моего дома? Что с Таней и Машкой?!
– Все в порядке! Не кричи! Это я тебе говорю – все в порядке!
Чтобы не задохнуться, Макаров потянулся к воротнику рубашки. Пуговица была расстегнута, но воздуха все равно не хватало. Нужно срочно позвонить домой и Тане на работу.
– Серый плащ, серые брюки, желтые с прожилками глаза, тонкие узловатые пальцы…
– Ты откуда знаешь?! – изумился Зинченко.
– Я видел его в восемьдесят четвертом, в Арманском микрогородке… Это животное искромсало ножом мою девчонку. Подозревали меня, пока не нашли человека, давшего признательные показания. В восемьдесят пятом его приговорили и «исполнили», хотя я и на допросах, и на суде рассказывал, как выглядел убийца. Меня никто не слушал – детский шок…
– Это… это был ты… на суде?..
– А в чем дело?
– Ни в чем. – Зинченко вздохнул и тут же спросил. – Говори, какие у тебя затруднения?
– Я сейчас ищу Степного. Знаете такого «законника»?
– Мать моя женщина! – воскликнул Зинченко. – Он-то тебе зачем сдался?!
– Он ищет Пацифеева, опережая мой график, – усмехнулся опер. – И, боюсь, ему повезет быстрее, чем мне.
– Степной… Позвони-ка мне через часа четыре, Саша, хорошо? Есть тут у меня человечек один на примете. Давно уже он у меня на примете… Лет эдак с тридцать. Главный редактор моего журнала «Хочу все знать». Тоже дедушка, как и я, только я сорок лет в прокуратуре, а он, как бы правильнее выразиться… Короче, если бы не такие, как он, то прокуратура не нужна бы была!
Уже распрощавшись, Саша хотел было отключить радиотелефон, как вдруг снова услышал голос прокурора:
– Если вы его не найдете, то его найду я, и тогда не ваш суд судить его будет, а мой…
Саша почувствовал, как вернулся тот страх из далекого детства. Эти слова он сказал шестнадцать лет назад, на суде, глядя в беззащитные глаза человека за решеткой…
– Как вы об этом узнали? – едва слыша самого себя, спросил Макаров.
– Я был на этом процессе государственным обвинителем… Вот так. А тем мальчиком был, оказывается, ты… Поговорим дома, Саша… А через четыре часа обязательно позвони.
В трубке давно слышались короткие гудки, а Макаров все сидел, держа в дрожащих пальцах тлеющую сигарету…
Едва ночь опустилась на землю, Пацифеев открыл глаза. Несколько секунд он лежал неподвижно, словно пытаясь понять, где он находится, потом вдруг резко вскочил и потянулся рукой к изголовью. Сумка?!
Сумка была на месте, но это не успокоило его. Превозмогая боль в плече, он расстегнул молнию и на ощупь стал проверять содержимое. Диск памяти и конверт с пятью тысячами долларов были на месте. Он рылся дальше, пытаясь обнаружить главное. С каждым мгновением его движения становились все нервознее. Наконец он захватил пальцами небольшой мешочек и осторожно вытянул наружу. Камни… Они были здесь. В пригоршне этих бесполезных сейчас алмазов таилось его будущее, его сила и могущество. Все было на месте. Сколько же он проспал? С сожалением вспомнив о золотых часах, оставленных в спешке в своей квартире, Пацифеев почувствовал, как к нему возвращается гнев.
Макаров, этот Макаров…
Витольд Романович отдал бы сейчас один камень… Нет, он отдал бы треть этих камней за то… Черта с два! Он отдал бы все эти бриллианты за один только взгляд на труп Макарова! Труп человека, который исковеркал всю его жизнь, поставил ее под угрозу, перечеркнул все, что создавалось им, Витольдом Пацифеевым, годами!
– Будь ты проклят!.. – скрипнул он зубами и стал подниматься с кровати.
Еще будучи на вокзале, он заметил около десятка «калымщиков», встречающих всех одним и тем же вопросом – «куда едем?» А не это ли самый удобный и незаметный способ исчезновения из города? С удовлетворением отметив, что сон пошел ему на пользу, Пацифеев закинул на плечо ремень сумки и стал осторожно выбираться из дома. Та же дорога, только наоборот – дом, окно, дорожка вверх, к вокзалу. «Интересно, – задался он вопросом, приближаясь к освещенной привокзальной площади, – о чем думает Макаров? Сейчас, когда я думаю о нем?»
– Расслабиться не желаете? – совсем рядом прозвучал женский голос.
Пацифеев остановился, оторопело рассматривая привокзальную проститутку. Лет двадцать, короткая юбка, открытая грудь, во рту жвачка. Белые туфли-»шпильки», черные колготки, красная майка.
– И сколько возьмешь? – подумав о чем-то, спросил Пацифеев.
Жрица любви тоже о чем-то подумала, надула огромный пузырь, который лопнул и лохмотьями повис на носу, и ответила:
– Минет – полтинник, по полной программе – две сотни. – Поглядев на сумку, добавила: – Командировочным скидка – десять процентов.
И засмеялась. Помня, чем в Заболоцке может грозить скидка в десять процентов, Пацифеев процедил сквозь зубы:
– Нет уж, давай без скидок. Если приведешь мне «калымщика», который согласится прямо сейчас увезти меня в сторону Омска, получишь свои две сотни. Я бы сам сходил, да ноги болят. Старость – куда от нее денешься…
Фея надула второй пузырь и с сомнением посмотрела на «дедушку».
– А не кинешь, дядя?
Вместо ответа Пацифеев протянул ей купюру в пятьдесят рублей. Через минуту перед сидящим на лавке Пацифеевым стоял тридцатилетний парень.
– Куда едем?
– В сторону Омска, – пояснил Витольд Романович.
– В той стороне и Мадрид находится, – веско заметил парень, покручивая на пальце ключи от «Форда». Знакомые ключики. Бывший главврач ЦПЛ даже почесал ладонь, так захотелось сесть в привычное кресло «Фокуса».
– Хорошо, до Омска, – уточнил Витольд Романович. – Подробности обговорим в дороге.
– Не, мы их щас обговорим. Ты хоть представляешь, сколько это будет по деньгам?
– Говори, – бросил Пацифеев. Еще не хватало, чтобы этот торг привлек внимание окружающих. Быстрее соглашаться на все условия и уезжать.
– Пятьсот баксов, – подумав, оценил парень свои услуги.
– Нет проблем. – Пацифеев вынул из кармана несколько сотенных купюр и снова положил обратно. – Только поехали побыстрее, а то у меня бабушка в Омске помирает. Боюсь опоздать к раздаче наследства…
Глава 3
Сколько они отъехали от Заболоцка? Встречая взглядом приближающийся столб с километровыми отметками, Пацифеев прочитал – «32». Тридцать с лишним километров отделяют его от Макарова. Из магнитолы струилась музыка Морриконе. Мерно, едва слышно урчал двигатель. Тянуло в сон, но боль в простреленной руке не давала уснуть. Как врач Пацифеев был уверен в стерильности и качестве перевязки, абсцесс был исключен. Но боль есть боль, она выматывает нервы. Однако Пацифеев был благодарен боли. Он не уснет, а значит, ситуация на дороге будет под его контролем. Было бы глупо уснуть перед постом ГИБДД и быть разбуженным инспектором – «выходите, Заградский, вы арестованы».
