И в тот день, когда Виталька Кусков приматывал к голове несчастного Зелинского динамики и бил его мокрым полотенцем, Локомотив вызвал к себе Сороку и Подлизу…
Глава 8
Восьмого числа у судьи Клепикова случился день рождения. Впрочем, случился он давно, тридцать пять лет назад, но с этого дня, собственно, отсчет и начался.
Дни рождения в различных структурах по-различному и отмечаются. В милиции все по-честному. Стукнуло оперу тридцать, он ставит об этом в известность коллектив единомышленников, не забывая о начальстве. Чтобы не было неожиданных глупых вопросов относительно того, почему на часах шестнадцать ноль-ноль, а в отделе только дежурный оперуполномоченный, почему у райотдела нет ни одной машины, а одного из пропавших видели в гастрономе за покупкой десяти бутылок водки, палки колбасы и нескольких батонов хлеба. Начальство все знает, уведомлено о месте проведения пикника на берегу Терновки, чтобы в восемнадцать ноль-ноль туда заскочить и поднять пластиковый стакан за здоровье именинника. Случись что – никого не нужно искать. Вот они все. На берегу. Все девять. С оружием и вполне серьезными разговорами о нераскрытых преступлениях.
В суде сложнее. И выглядит это комично и забойно. Пять мужиков и пять женщин собираются за тремя тортами с чаем, но со все теми же разговорами о работе. Переводя взгляд с одной компании на другую, непрофессионалу очень трудно понять, в какой из них кривят душой. Слушать беседы о проблемах раскрываемости из уст выпивших розыскников так же забавно, как находиться на коллоквиуме слуг Фемиды с набитыми бисквитом ртами.
В первой компании каждый знает о каждом все, и из этого не делается тайны. Во второй никто не знает толком ни о ком, каждый хранит свои секреты, и для того, чтобы они хранились как можно дольше, приходится жевать торт вместо балыка и запивать чаем вместо пива.
Клепиков традиции знал. Четыре заказных красавца стояли посреди сдвинутых для удобства чаепития столов и напоминали место будущего пиршества после окончания утренника в детском саду.
Первый тост, как и положено, толкнул Николаев. Все поддержали, откусили и запили. Потом оба зама: Марин и Костюкова. Струге сладкого не любил – особенно то, которое потом приходится выковыривать языком из зубов, – однако коллектив поддерживал и улыбался. Вечером, он знал, Клепиков завалится с родней и знакомыми в кабак, как следует выпьет, закусит, потом еще раз как следует выпьет. Повеселятся и разойдутся. Антон думал об этом, поэтому причину улыбки на его лице обосновывать не было нужды. Рабочий день в суде закончился, нет ни посетителей, ни секретарей, а десяток людей, у половины из которых возраст давно перевалил за тридцать, а у другой – за сорок, стоят за шведским столом и изо всех сил делают вид, что отрицают алкоголь и бесшабашные подколы. Оно понятно – статус.
Левенец, «воспитанник» Струге, который доверял своему учителю полностью и был его неким отражением, вызывающим раздражение у Лукина, служил в Центральном всего полгода, и это был первый день рождения, на котором он присутствовал.
– Беда, товарищи, – обронил он, думая, очевидно, о том же, что и все. – Вот этот торт коньяком пропитан.
– А ты что, закодирован? – среагировал председатель Николаев, разрушая сам принцип мероприятия.
На этом и закончили. Как и положено, после «второй» и «третьей» коллектив разбился на группы по интересам, стараясь одновременно не выпадать из общей темы. Струге «разбился» в сторону Марина и беседующей с Владимиром Викторовичем судьи, рассматривающей категорию гражданских дел, Саниной.
– Надежда Валерьевна, что это за изумительной воды камень в вашей броши?
– Бросьте, Антон Павлович, – отмахнулась та. – Не дождетесь. Это стекло.
Марин собрался было ретироваться, но Струге подходил не для того, чтобы восхищаться украшением Саниной.
– А у вас туфли новые – ничего, – остановил он уже повернувшегося к нему боком Владимира Викторовича. – ООО «Сибирская Обувная Компания»?
– ООО «От Ланчалотти».
– Как спали в ту ночь?
– Спасибо, хорошо, – понял, о чем идет речь, Марин. – Как в яму провалился. Никогда так крепко не спал.
– В какую ночь? – сразу заблестел взгляд Надежды Валерьевны. Пропустить подобные подробности она просто не имела права.
– Антон Павлович шутил, – окинув Струге с головы до ног презрительным взглядом, объяснил судья.
– А вы не шутили, Владимир Викторович? – удивился Струге. – На оркестровом барабане бутылкой играть…
– Да вы что?! – обрадовалась лишенная подобного времяпровождения имеющая трех детей Санина. Струге для нее, как и для всех, был тем, не верить кому не было причин. – Какая прелесть!
– Бросьте юродствовать, Струге, – поморщился Марин. – Мальчишество. Месть пошлая…
– А вы как хотели? Весь вечер испортили. Кстати, ваш туфель я забрал у официанта, завтра принесу.
Побледнев от гнева, Марин стиснул зубы и отошел прочь. Задерживать дольше его Антон Павлович не стал.
– Какой мужчина, оказывается! – Перед Струге можно было не лицемерить. Это тоже знали все. С ним можно было говорить откровенно, не боясь, что этот разговор всплывет через несколько недель в неудобном месте. – А на вид – как будто пустым мешком пришибленный.
– Ой, не скажите, Надежда Валерьевна, не скажите, – поощрил ее подозрения Струге. – «Огни Тернова» трясло и выворачивало…
Не желая более оставаться единственной хранительницей неожиданного разоблачения, Санина заторопилась к откровенно скучающим Татьяне Викторовне и Розе Львовне.
А Марин дождался Струге на крыльце.
– Что так дешево поступаете, Антон Павлович? – разочарованно и зло спросил он. – Это же сплетни. А вы мужиком себя считаете. Кто такая Санина, чтобы вы так старались? Надеетесь, что слушок пройдет? Засужу.
– Ума не хватит. – Антон сунул портфель под мышку и склонился над зажигалкой. – Помнишь тот разговор в кабинете? Ты меня до крови обидел, Марин. Все только начинается.
– А ведь это давление на суд, Струге. Вы совершаете должностное преступление.
– А кто об этом узнает? Да, я нарушаю закон. А в вашем случае я это делаю только для того, чтобы вы почувствовали, как выглядит правосудие на самом деле.
Марин улыбнулся одними уголками губ.
– Вам не понравилось, что я отправил за решетку вашего друга? Он преступник, Струге, и вы сами в шаге от этого. Остановитесь, я вас именем закона прошу. Как судья.
Антон Павлович почесал нос.
– Марин, пройдет всего каких-то пяток минут, и вы поймете, что зря стараетесь. Запомните: мы с вами сейчас одни. Нас никто никогда не услышит. Пользуясь этим случаем, я хочу сказать собственное о вас мнение. Вы жалкий приспешник, делающий карьеру на чужих проблемах. У вас нет ни совести, ни чести, ни флага. Если председатель областного суда даст вам очередное распоряжение «опустить» двадцатого, наверное, на вашем счету, судью, вы даже не испытаете угрызений совести. Вы мне омерзительны.
