– Поговорить есть где? – Этот вопрос Тишкина означал, что нужно либо выгнать в соседнюю комнату помощника, либо выйти туда самому.
Качалкин выбрал второе.
– Уютно тут у тебя, – заметил Борис Станиславович, когда все расселись за стол в комнате отдыха.
– Почему у меня? – поправил дежурный. – У нас. Может, все-таки чаю?
– Нет, у тебя. – Тишкин забарабанил пальцами по столешнице. – У тебя. Кстати, что говорится в инструкции для внутреннего пользования по порядку и правилам перемещения дежурной смены по территории следственного изолятора?
– В какой части?
– В части оставления своего рабочего места. Ну, например, когда дежурному разрешается выходить из здания СИЗО на улицу?
– Ему не разрешается это делать, – сказал Качалкин, ощущая холодок под сердцем.
– Неправда ваша. – Не глядя на собеседника, Тишкин продолжал постукивать пальцами. – Дежурному разрешается выходить на улицу. В случае землетрясения или угрозы разрушения здания, что, впрочем, одно и то же. Скажите, Качалкин: у вас есть с собой шкала Рихтера?
– Чья шкала?
– Рихтера.
– Я не знаю никакого Рихтера, и никакой шкалы он мне не давал.
– Его никто не знает, но его прибором измеряют баллы при землетрясении. Потому-то я и спрашиваю: сколько баллов было на той шкале без тринадцати минут двенадцать этой ночью? Иначе говоря, сорок восемь минут назад?
Качалкин молчал, прекрасно понимая, о чем идет речь, и уже подумывал о том, чтобы позвонить начальнику СИЗО. За всеобщей суматохой тема притупится, а масштабные разборки еще никогда не приносили качественные результаты.
– Я вас не понимаю.
– Думаю, что поймете сразу, едва я доложу начальнику ГУИН, как майор Качалкин во время исполнения функциональных обязанностей в двадцать три часа сорок семь минут выходил на улицу, садился в машину к одному из активных членов организованной преступной группировки Шебанина и беседовал с ним почти четверть часа. Теперь вопрос стоит так: как правильно выйти из обстоятельств, которые для майора Качалкина беспременно закончатся увольнением. В лучшем случае. И это в тот момент, когда за плечами накоплен гигантский стаж в восемнадцать лет и семь месяцев. А в худшем случае – судимостью. В тот момент, когда человеку исполнилось жалких сорок лет.
В голове майора кипела работа. Глупо отпираться, когда тебе сообщают такие подробности. Версии вылуплялись, как цыплята в инкубаторе в период созревания. Некоторые из них погибали, не успев сделать первого вздоха. Щелк!.. Щелк!.. Щелк… Локомотив подставил – умерла… Его человек, приехавший от него по звонку, – умерла… Пятьдесят баксов – из кассы СБ ГУИН – сдохла… В этом случае его «забраслетили» бы прямо на улице. Тишкин не дурак, чтобы рисковать такой суммой, как пятьдесят долларов.
– Вы слишком напряжены, майор, – заметил Тишкин. – Расслабьтесь. Я вам подскажу, что нужно сделать. Сказать: «Да, я выходил на улицу, нарушив инструкции, и я беседовал с членом ОПГ в его машине».
– Я не знал, что он преступник, – нашел альтернативный ответ Качалкин.
– Вот видите! – Тишкин ткнул в него пальцем и посмотрел на Струге. – Это наш человек. А вы: подонок, подонок… Какой же он подонок, если готов с нами работать?
– Еще не вечер, – подыграл Антон Павлович, что, впрочем, осталось незамеченным.
– Кто эти люди? – справился осунувшийся Качалкин.
– Это люди, которые видели, как дежурный решал вопросы с преступником. Какая вам разница, кто они, если с вами разговариваю я?
– А я с вами разговаривать не буду, – вдруг отрезал майор.
– Нет проблем. Сейчас я тебе покажу второй вариант разговора.
Вынув из кармана телефон, Тишкин быстро набрал номер.
– У тебя есть секунд двадцать до того момента, пока разбуженный начальник Управления не подойдет к телефону. Представляешь, в каком состоянии он это сделает?
– Да что вам нужно-то?! – взвился майор. – Я что, отказываюсь разговаривать, что ли?! Главное, чтобы не обвинять!..
– Вот видите, – снова развернулся к Струге Тишкин и убрал телефон в карман. – А вы: сука конченая, скот продажный… Это наш человек. Наш! И он еще покажет вам, как бандюков разводить!.. – И резко склонился над столом: – Я правильно говорю, Качалкин?
– Правильно…
– Вот так. А сейчас говори, майор: что просил Локомотив передать Ферапонтову?
Понимая, что навек попадает под настроение Тишкина, дежурный повторил вслух текст записки.
– Очень хорошо, – похвалил майор, словно беседовал с верным товарищем по службе. – А что велел передать Ферапонтов?
Качалкин, все больше завязая в трясине зависимости, передал разговор с Сорокой.
– Значит, после следователя, в твою смену? – переспросил Тишкин. – Браво, майор. Не сомневайтесь в том, что руководство узнает о том, какую помощь вы оказываете в проведении оперативно-розыскных мероприятий.
Антон вмешался тогда, когда начальником СБ дело было сделано до конца.
– Вы будете передавать записки от Ферапонтова Локомотиву и от Локомотива Ферапонтову. И будете делать это с теми нюансами, на которые мы вам укажем.
А у Качалкина был выбор?
– Конечно, я понимаю. Нужно сыграть роль оперативного посредника в преступной игре. – Дежурный покачал головой с таким выражением на лице, словно совал голову в петлю. – Теперь, когда мы поняли друг друга, я могу предложить вам по чашке настоящего, цейлонского? На улице прохладно, а столько времени в машине с заглушенным двигателем…
– Качалкин, – не выдержал Струге, вставая. – Вы пьете слишком много чая. Рано или поздно у вас лопнет мочевой пузырь и вы ошпарите себе ноги.
– Вы обещаете поступить со мною честно? – тихо спросил майор выходящего последним Тишкина.
– В отношении вас я обещаю тесную дружбу со своей стороны. – Тот остановился, подождав, пока за Пащенко захлопнется дверь, и воткнул свой палец под бляху дежурного. – Только не нужно делать ходы, полагая, что они гениальны. Я дышу тебе мятой в затылок, майор. Если решишь уволиться раньше чем через семнадцать месяцев, я тебе напомню второй вариант разговора. До дембеля крест нести, Качалкин, до дембеля!.. До полной выработки максимального трудового стажа. И еще пяток лет сверху. В сорок семь получишь именные часы с моей фотографией на циферблате, картину «Закат над Терновкой», удочку с монограммой начальника ГУИН и отвалишь в сторону. Будешь выуживать линя, смотреть на часы и молить небо о том, чтобы у меня однажды не испортилось настроение.
На том и расстались. До послезавтра.
Оно наступило для Качалкина столь же быстро, насколько мучительно медленно тянулись часы для Вадима и Антона Павловича.
Сорока едва дождался момента, когда в камеру зашел дежурный. Окинув взглядом скорбный вид Белки и Ферапотова, тот приказал последнему выйти. Сорока выбежал в коридор с таким энтузиазмом, что едва не сбил майора с ног.
