Нина зашаталась. Неужто сознание теряет? Не должна. Просто в башке звенит и ухо отключилось. Я зашел ей за спину, ухватил поперек живота и принялся толкать в сторону группы. Она не сопротивлялась.
Впереди стонал Старшой. За спиной у меня верещал Тощий: «Помогите! Да помогите же! Мне… чуть-чуть… доползти до вас…» Теперь Толстый шел к нему.
– Стоять на месте, Толстый!
Он послушался. Вот ведь образцовый подчиненный!
– Помоги мне ее дотащить.
– А этот как же?
– Безнадежно. И… зачумленный он теперь.
Как иначе объяснить? Само тело и снаряга Тощего ничем не заразились. Но мазки «студня» вокруг него, на одежде, на сапогах – качественная, надежная смерть.
Толстый принялся помогать. Как только мы доволокли Нину до остальных, я велел ему:
– Смотри за ней в оба. Не отпускай, пока я не разрешу.
За нами нарастал утробный вой. Эхо его разлеталось в обе стороны туннеля…
Терех обрабатывал рану. Поднял лицо и сообщил мне:
– Ему и впрямь здорово повезло. Это не рана от пули, это длинная глубокая царапина, которую проделал осколок пистолета в мякоти живота. Металла в царапине нет, и внутрь он тоже не прошел. Похоже, вспахал плоть, а затем улетел, порвав камуфляж. Царапину я почистил, кровотечение сейчас остановлю, первичную обработку сделаю, подлатаю… Другое хуже: упал неудачно.
– На рельс пришел… – пояснил Степан.
– Перелом? – осведомился я.
– Перелома ребра, кажется, нет. За трещину не поручусь. Либо трещина, либо сильный ушиб. Травмы не столь уж тяжелые. Но с ними не особенно побегаешь. Рана может открыться, опять кровь пойдет… да и больно ему будет быстро передвигаться…
– Ничего… Надобность приспеет – побегаю. Хуже случалось, – отозвался на его слова Степан.
Неожиданно Нина опять вскрикнула:
– Да люди ли вы?!
Видно, околевает наш боевой товарищ. И если б я не видел уже раз десять, как подыхают в Зоне люди, гробанувшиеся на ровном месте, мне бы, наверное, такой же вопль к горлу подступал. Но я видел. И я привык. Поистерся душой.
Тощий дополз почти до границы невидимой части «Ведьминого студня». Ноги у него уже не работали, утратили чувствительность: кость, мышцы, одежда и обувь начали превращаться в однородную массу. Сталкеры называли это состояние «теплый ластик». Скорее всего, Тощий влез в берцах не только в прозрачное скопление «студня», но и прямо в голубое. Когда пошел назад и почуял, что ступни его не держат, опустился наземь и пополз, отталкиваясь коленями, помогая себе ладонями, а значит, быстро убивая и то, и другое.
Теперь он мог двигаться только одним способом: опираясь на локти. Локти еще не стали «ластиком». Пока. Тощий опирался на локти, подтягивал всё остальное, а драгоценный контейнер толкал вперед лбом.
Живот, наверное, уже начал превращаться в неживое, а то, что ниже живота, – в первую очередь. Оттого Тощего мучила нестерпимая боль, и он выл, не переставая.
Даже если бы мы были сейчас на большой земле, врачи не спасли бы его. «Резину» можно ампутировать, если отхватить руку, ногу, что там еще – чуть выше пораженного места. На моей памяти один обрубок выжил после трех ампутаций. Но у Тощего пришлось бы ампутировать половину тела.
– Командир, можно… что-то сделать? – спросил Толстый.
Я покачал головой.
– Разве только смерть ему подарить легкую и быструю вместо долгой и мучительной.
– Сколько ему еще?
– Не знаю. С такой порцией… двадцать минут. Сорок, если повезет.
Толстый вскинул автомат… опустил. Еще раз прицелился… и опять опустил. Нормальный человек. Трудно ему просто так взять и пристрелить другого человека, тем более, не врага, а своего же товарища.
Тогда я поднял оружие. Господи, ни разу я такого не делал… Господи, прости меня. Господи, я должен!
Из-за спины у меня рявкнул Калашник. Пули ударили Тощему в голову, он уткнулся лицом в бетон и умер.
И тут Нина закричала, спрятав лицо в ладонях…
Я не знал, что с ней теперь делать. Зато Терех знал, а стрелял именно он. Терех подскочил к Нине и дал ей пощечину. А потом развернул ее лицом к мертвецу, к прекрасному голубому острову, к немеркнущему сиянию и заорал:
– Не отворачиваться! Не закрывать глаз! Смотрите! Смотрите на чудеса Зоны! Смотрите на смерть! Вы – будущий ученый. Для вас это всего лишь новый опыт. Новый опыт, Нина, а не сопли и нюни. Человек умер, вселенная осталась. Мы просто ее частица, в отличие от других частиц способная наблюдать себя и окружающий мир. Смотрите! Ну!
Она послушалась. Не знаю, почему. Возможно, просто испугалась. А возможно… была в словах Тереха какая-то холодная злая сила. И Нина предпочла подчиниться ей. Она посмотрела на труп Тощего, на фумаролу, безразлично к жизни и смерти фонтанировавшую красивым желе. Она не стала отворачиваться.
– Что видите?
– Н-новый… опыт…
– Зачем он нам нужен?
– Ч-чтобы… не п-повторять прошлых ошибок…
– Ерунда! Я пристрелил Тощего, чтобы вы не повторяли прошлых ошибок. Тим знает Зону, а вы не знаете. А потому не смеете мешать ему или осуждать его. Я убил человека, чтобы вы поняли, – его смерть вовсе не прихоть проводника. Это неизбежность. От нее никуда не денешься. А опыт нам нужен для другого. Слушайте и запоминайте…
Туннель московского метро. Тьма. Два островка света – ужасающий в своем совершенстве «Ведьмин студень» и наш «котел». Холодно. Мы находимся глубоко в Зоне, то есть там, где для людей места нет. Смерть прошла рядом с нами. Тревога ворочается в душе. Нет здесь покоя, мало здесь надежды.
И в этом мраке звучат слова Тереха:
– Опыт для нас – единственная драгоценность. Людям дарована изысканная роскошь познания. Мы можем познавать мир, мы можем менять его, пользуясь плодами нашего опыта. Всё остальное в нас ничего не значит. Мы просто мясо и кости. Мы просто клетки, молекулы, атомы. Мы умираем, но от нас остается опыт, который мы можем передать грядущим поколениям. Только это имеет смысл. А потому – смотрите! Смотрите, вы, исследователь, лучшее из того, чем может стать человек! Смотрите! Вбирайте в себя опыт.
Покоряясь магии его голоса, девушка неотрывно смотрела на смерть и ее совершенную в своей красоте причину. Ужас вышел из нее. Истерика утихла.
Пора.
– Толстый, свернуть «котел света». Всем! Двигаемся к «Проспекту Вернадского» тем же порядком, минус Тощий.
Я иду вперед, чтобы занять место ведущего в цепи, прохожу мимо Толстого и слышу, как он бормочет:
– Знания-знания… Мне бы дочери – квартирку приличную…
И знаете что, ребята? Нет у меня аргументов против Толстого.
