Так что у нас был самый обычный деревенский сортир на две кабинки.
Хмель вышел из дома, вооруженный короткой саперной лопаткой. Осмотрел двор, потом подошел к забору, присел и принялся энергично копать сухую землю.
– Помочь? – спросил я.
Хмель только покачал головой. Скрипач посмотрел на него неодобрительно – видимо, ему не нравилась идея хоронить собаку во дворе. Но промолчал.
– Может, лучше у подножия холма? – негромко сказал я.
Хмель молча продолжал копать. А Скрипач неожиданно поддержал его:
– Пусть здесь копает. Мы вряд ли сюда вернемся, Ударник.
– Из-за того, что убили собаку? – я пожал плечами. – Мне песика тоже жалко, но… Место хорошее, обжитое. Домина какой, баня… А получается как-то по-американски: «Они убили мою собаку, порвали Библию…»
– Изнасиловали сестру, сожгли дом… – продолжил Скрипач. – Не в этом дело, просто… все изменилось. Перестало это место быть домом, ты чувствуешь?
Я подумал и кивнул. Скрипач был прав.
Вот что странно – что ничего не порвали, не сожгли. Только застрелили пса… который на привязи оставался. Зачем его убивать? Глупость полная. И почему Гольм обещал неделю, но своих слов не сдержал, и почему схватили четверых, а нас не тронули и даже засаду не оставили…
– Ты забыл самый главный вопрос – с чего все началось? Кому мы помешали? – сказал я. – Мы – маленькие винтики, крутимся в механизме Центрума. Вполне исправно крутимся. И вдруг на нас объявляют охоту и ведут ее странным образом. Скрипач, это бред полнейший!
– Значит, надо идти в Антарию и разбираться, – твердо сказал Скрипач. – Но… – он посмотрел на небо, – полагаю, что уже завтра утром. Это уже не дом… но переночевать я тут готов.
Старик нашел меня через трое суток. Мы как раз отыграли «Гимн восходящему солнцу» – получалось уже неплохо. Публика одобрительно пошумела, песня второй день была хитом в «Кремне и льне», но обошедший зал со шляпой Реис вернулся с кислым лицом и поставил гитару в углу сцены. Так что я вышел из-за барабанов, Боргейр зачехлил флейту, а Стутгар крутанулся на стуле и встал из-за клавесина. Стутгар, на мой взгляд, был музыкантом близким к гениальности – на клавесине, точнее, его центрумском аналоге, он выделывал совершенно невозможные вещи. Мы дружно двинулись в зал, за отведенный нам хозяином столик.
– Жлобы, – сказал Реис. – Жадные жлобы.
Он был самым старым из нас, ему было хорошо за сорок, и на жизнь он смотрел с цинизмом музыканта, когда-то мечтавшего стать великим. На лысой голове Реиса поблескивали капли пота – он не был особенно толстым, но потел ужасно.
– Еще не вечер, мало народа собралось, – пожал плечами Боргейр. То ли по причине молодости – флейтисту не исполнилось и двадцати, – то ли из-за флегматичности характера он ничего не принимал близко к сердцу.
Стутгар молча выпил пива и пожал плечами.
– Будут плохие сборы – уйдем в «Королевский плащ».
На этом дискуссия и окончилась – Стутгар, маленький и неприметный человечек (еще чуть-чуть ниже рост – его можно было бы назвать карликом, а так он был просто коротышкой), являлся неофициальным, но бесспорным лидером нашей группы.
– Я вспомнил еще одну хорошую песнь, – сказал я, тоже делая глоток пива.
– Песню, – поправил Стутгар.
– Песню, – кивнул я. – Ее пел певец по прозвищу Жало. Она говорит о человеке, живущем в чужой стране. Ему очень одиноко. Ему тут все непривычно.
– Очень хорошо, – кивнул Стутгар. – Расскажи текст подробно.
Он извлек из кармана короткого твидового пиджака блокнот, карандашик и приготовился записывать.
– Не пью я… – я задумался на миг. – Не пью я глоф, лучше бы выпил чай, милая…
– Ха, – сказал желчно Реис. – Я бы тоже выпил чай. Земной чай. Золотой талер за фунт! Ха!
Стутгар шикнул на него, продолжая быстро писать.
Люблю поджаренный на сковороде хлеб,
Ты слышишь мой странный акцент —
Я землянин в Центруме…
Смотри – я иду по Диагональной улице
На мне синие земные штаны,
Я ношу их всегда не снимая,
Я – землянин в Центруме.
Я землянин.
Я законопослушный землянин.
Я землянин в Центруме.
Стутгар кивнул:
– Да, ничего так… Вот это я бы сделал припевом и повторил два раза.
– А так и есть! – обрадовался я.
– Про штаны не очень, – Стутгар почесал переносицу карандашом. – Эти… джинсы… у нас ведь тоже делают похожие. Как было в оригинале?
– Про тросточку. Там человек ходил с тросточкой, но для нас не годится, это как раз норма в Антарии.
– Тогда сделаем перевертыш, – решил Стутгар. – Смотри – я иду по Диагональной улице, тросточки нет у меня, я не беру ее даже на променад, я – землянин в Центруме. А?
– Прекрасно, – сказал я искренне.
– Неправильно это все, – пробурчал Реис. – Берем чужие песни и переделываем. Стутгар, ты же свои писал прекрасно! А? Помнишь? Про убийцу? «Я наемник-убийца, я рядом с тобой, я наемник-убийца, я заберу твою жизнь…» Или «Обратно в Центрум»?
– Или «Вчера»? – предположил я.
Стутгар косо посмотрел на меня. А вот Реис иронии не понял:
– О, и ты слышал? «День назад все проблемы были далеки…»
Стутгар посмотрел на Реиса волком.
– У нас тоже это было распространено, – сказал я успокаивающе. – Ну, не из другого мира – из других стран. Брали песни, переделывали. Они становились известными.
– Это неправильно, – сказал Стутгар, хмуро глядя в блокнот. – Реис прав, надо писать свои песни…
– Так мне продолжать? – уточнил я.
И тут увидел Старика, целеустремленно пробирающегося через темный зал ресторанчика.
– Ударник! – радостно крикнул Старик. – Ты живой!
Я дождался, пока он подошел к столику. Укоризненно посмотрел ему в глаза. Старику хватило совести потупиться.
– Сволочь ты все-таки, – сказал я на клондальском.
Старик просиял.
– Вот! Вот видишь, самый лучший метод изучения языка – глубокое погружение!
– Это тот Иван, что тебя кинул одного? – спросил Стутгар с презрением.
– Я тот самый Иван, из-за которого ваша группа третий день гребет деньги лопатой, – ответил Старик, присаживаясь за столик.
Стутгар подумал мгновение, кивнул и подвинул Старику кружку пива. Тот с удовольствием приложился к ней.
– А если бы со мной что-то случилось? – спросил я.
– То ты не годился бы для путешествий между мирами, – с улыбкой сообщил Старик. – Считай это тестом на профпригодность.
