Передо мной задрожали блики – темно-бордовая вода доходила до колена… Вокруг меня сиреневым полумраком мерцал воздух, окруженный куполом ватной чернильной тьмы. Свечение постепенно угасало в вязкой дымке ночи, и куда бы я ни двинулся, я всегда был в конусе этого бледного нимба. На некоторых кромках моего комбеза, торчащих ремешках, застежках и краях ткани слабо светились голубоватые точки.
Я с легким плеском сделал два шага вперед – огоньки зашевелились, будто потревоженные насекомые. Это напомнило мне Огни святого Эльма
[77]
.
Отчего-то при взгляде на воду меня начинало мутить. Осторожно шевеля ногами, я продвигался вперед, утешая себя тем, что выдержал очередную «волну» этого объекта. Я опять не свихнулся, я вновь жив и почти здоров… Правда, очень сильно устал, почти выдохся… Желания все исчезли… Мозг стал работать как-то иначе… Совсем иначе, нежели раньше. Если раньше – я сейчас озирался бы по сторонам, прислушивался к малейшему шороху, изучал бы ногами дно, хлопал бы в ладоши, чтобы по эху определить размер темного пространства зала и свою точку расположения (хотя с чего я взял, что это комната?), прикидывал бы шансы выживания и тактику при возможном боевом столкновении. А теперь я просто созерцал. Не то чтобы потерял чувство опасности или желание жить – просто я стал чувствовать совсем по-другому, словно это место изменило меня, как человека. А может, так оно и есть? Все эти воздействия? Они ведь влияют не только на психику, но и на физику организма… А количество излучений, которое я чувствовал на ментальном уровне Пастуха Глюков, вообще давало понять, что лучшей обители для плазмоидов и не найти.
Может, я и правда сам становлюсь глюком, как сказал Посейдон в одном из моих видений? Я не могу этого объяснить, но я четко знал, что сильно изменился за последний месяц. Я уже не тот пассажир шаттла, летящего на Марс, я уже не «земное недоразумение» и романтик марсианских пустынь. Я совсем не похож даже на того Охотника Странного, который ходил в рейд к земле Ноя. Я даже не тот Дэн, который бегал под «Нефилимами» у Башни. Я изменился так сильно, что даже не тот… Совсем не тот, который полюбил Ирину… И дело не в том, что я стал уставшим и циничным, и не в том, что развеялись мои романтические воззрения, и конечно же, упаси боги Марса, не в том, что я разлюбил Ирину или полюбил Криса и Дарби, смирился с потерями… Нет – дело вовсе не в этом: все, кем я был раньше, осталось во мне. Просто до этого я двигался по жизни линейно, вперед, напролом. День за днем, год за годом… Не знаю, как объяснить – по порядку и последовательно… А сейчас было ощущение, что именно в тот момент, когда был готов тронуться рассудком, я свернул на другие рельсы и, напротив, стал все очень четко и ясно видеть и понимать. Я видел жизнь, события ее прошлого и возможные варианты будущего, всех участников происходящих со мной событий и самого себя в общей массовке. Видел словно с высоты огромной горы… Я перестал быть последовательностью кадров киноленты, точнее, не перестал, а добавил к этой киноленте некоего человека, просматривающего эту киноленту, держа в своих руках, одновременно и принимающего участие в действии, и наблюдающего за ним. Это сложно уложить в слова, но ощущение было четким и однозначным – я изменился, я стал другим, хоть и остался собой.
Мне казалось, что все мое тело, каждая пора, каждая клетка – словно обнаженный нерв, чуткая антенна, которая чувствует окружающий меня мир и все, что происходит вокруг. И этот мерцающий купол – это часть меня самого…
Тошнота ушла, и дрожь в коленях стала проходить. Конечности наполнялись бурлящей энергией, и вода была просто водой, купол был просто куполом, а темнота – темнотой. А главное, что я – это я.
Эта мысль вселяла такое спокойствие и уверенность, что место, в котором я находился, уже казалось мне уютным, хотя таковым не являлось. Мне было бы сейчас комфортно и на крыле летящего истребителя, и в тюремной камере, и на дискотеке.
Я двигался в казавшейся бесконечной темноте, раздвигая ее куполом слабого света, словно игла швеи толстую ткань, и этот процесс не надоедал мне. Казалось, я могу идти так вечно, и при этом в голове отсутствовали дурманящая эйфория и равнодушие, а мозг был на удивление свежим и спокойно-размеренным.
Может, я все же сошел с ума? Не похоже… Скорее есть ощущение, что я на него взошел. Взойти на ум… прийти на ум… сойти с ума… вылететь из головы… в одно ухо влетело… «Не плюй в колодец – вылетит, не поймаешь»… Где найдешь, где потеряешь… Да, если бы кто-нибудь послушал мои мысли, то сомнений в том, что я тронулся, у него не возникло… Я тихонько рассмеялся сам над собой… Наверное, весь этот психодром вокруг перенапрягает человеческий мозг настолько, что сгорают некие предохранители, а вместе с ними и кое-какие ограничители… И раз у меня не капает с нижней губы слюна и я не кукарекаю и не гавкаю, значит, я все-таки победил… Наверное, таков критерий оценки в здешних санитарных зонах…
Вдруг в темноте показалось бледное пятнышко света, едва проступающее на черном фоне.
По мере моего приближения пятно становилось ярче, выше и приобретало кроваво-красный оттенок рубина. Наконец из темноты показался стоящий в грязной воде семафорный столб, на щитке которого под солнцезащитным раструбом горел красный сигнал.
Я остановился, разглядывая этот неожиданный объект.
Где-то вдалеке раздался нарастающий ритмичный звук ритуальных барабанов. Я продолжал стоять.
Красный глаз семафора неожиданно потух, а под ним загорелся салатово-зеленый.
И тут до меня дошло, что это не барабаны бьют, а стучат гулко колеса поезда.
Через минуту в темноте появились три ярких пятна света, и мимо меня с громким протяжным гулом пронесся наш пассажирский экспресс, сверкая блестящими медными поручами, лакированными красными вагонами, ярко освещенными окнами и фонарями. Он гулко стучал колесами, хотя сам состав парил над водой на высоте около полутора метров, а вместо колес из вагонных баз торчали ветвистые темные древесные корни или нечто, очень их напоминающее, что колыхалось на ветру от скорости.
Меня обдало теплой воздушной волной, а на воде появилась рябь.
В голове возникла идиотская мысль: а поезд-то ушел…
Свет семафора вновь поменялся на красный, и я двинулся дальше…
Через некоторое время начал различать в темноте какие-то пятна, которые слегка шевелились. Затем вокруг группы пятен проявилась светящаяся окружность, пульсирующая красным и синим цветом. Собственно, вращение красной и синей точки и создавало окружность. Точки оставляли за собой медленно затухающий след, как на радаре или осциллографе. Они живо напомнили мне те приборы, о которых мне рассказывал голос призрачной Сибиллы в тоннеле… Уроборос…
