От зданий практически ничего не осталось, платаны сгорели или сгнили, улицы были засыпаны обломками кирпича и бетонных плит. Будь у Одина четыре ноги – пришлось бы нелегко, но восемь шипованных копыт выручали.
Ну и куда теперь?
Пошта заставил Одина остановиться и сверился с картой – старой, сделанной еще до Катаклизма. На ней были указаны улицы. М-да. Сильно поможет…
Пошта втянул носом воздух. Пахло морем. Впрочем, здесь повсюду пахло морем. И даже не поймешь, в какой оно стороне.
И где искать Зубочистку?
Развалины Севастополя фонили. Человеку здесь не выжить, это ясно, значит, бандиты где-то скрываются: в подземельях, в бункере… Перед самым Катаклизмом модно стало оборудовать «частные бункеры» – информация о готовящемся все-таки просачивалась, и сильные мира сего заботились о своей безопасности.
Но, копать-колотить, где те бункеры?
Пошта снова уставился в карту и тронул Одина коленями: вези, мил-друг, куда-нибудь. Один побрел на юг. Ему в городе не нравилось: жрать нечего, фон высокий, шорохи и звуки непонятные. Вот пойди разбери, это крыса шуршит или кто-то крадется?
Листоноша своего коня очень даже понимал.
Ему тоже здесь было неуютно, но перфокарту бросать нельзя. На ней – уникальная информация. Карта – единственная возможность связаться с выжившими людьми на другой территории. Ты же листоноша, Пошта? Листоноша. Вот и прекрати внутреннее нытье и метания. Твоя миссия – находить выживших после Катаклизма. И хватит рефлексии!
Поднималось солнце, и вместе с ним поднималась вонь.
Севастополь смердел. Пошта носу своему не поверил, но расчихался Один, а его вообще ничем не возьмешь, даже редкой по нонешним временам специей – перцем. Копать-колотить, да что же здесь гнить-то может? Пошта пытался «принюхаться», но аммиачная вонь по-прежнему терзала рецепторы, и Листоноша натянул противогаз. Так даже лучше – появятся бандиты, не сразу примут за чужака.
Развалины тянулись и тянулись. Над головой – безжалостное небо, хрустят обломками копыта Одина. И даже сквозь фильтры, кажется, пробивается запах.
Что здесь может так вонять? Трупы сталкеров? Да полноте, они давно в труху рассыпались.
Один преодолел еще одну насыпь из обломков кирпичей, и взору открылась Севастопольская бухта.
Когда-то, наверное, вода в ней была ярко-синей, прохладной, текучей. Сейчас всю бухту занимал студень. Даже не студень – растаявший холодец. Густой первобытный кисель, на вид даже упругий и густой, темно-свинцовый. Ряби на воде не было, но что-то перекатывалось лениво, будто по киселю где-то били ложкой. Пошту замутило. Один расчихался, содрагаясь всем телом.
Ясно-понятно. Это у нас были ароматы Севастопольской бухты.
Пошта тронул поводья, направив Одина вдоль берега. Здесь живые вряд ли остались, скорее всего, дальше в городе прячутся. Но все-таки, что случилось с водой?
Он подъехал к причалу и глянул вниз.
Это были медузы. Живые, лениво шевелящие многометровыми щупальцами, и дохлые, бесстыдно раскинувшие своды куполов – не меньше трех метров в диаметре каждый.
Кишели, можно сказать.
Пошта вообще медуз не любил, а таких еще и ни разу не видел. Сожрут же – и не поморщатся.
– Пойдем-ка мы отсюда, – сказал он Одину, разворачиваясь к бухте спиной, – поищем где-нибудь еще. Обидно, елки, вот так взять и перфокарту про…
Договорить ему не дали. Из-за развалин показались люди.
Пошта напрягся и вытащил из-за спины карабин. Мало ли.
Но, похоже, это были не разбойники, если, конечно, бандиты не вырядились в темно-синюю форму ВМФ России.
Пошта замер.
– Стой! Кто идет?
Форму чудно дополняли противогазы. Пошта присмотрелся, силясь понять: они защитные костюмы под кители напялили, что ли?
– Листоноша, – откликнулся он.
– Вижу! – не растерялся переговорщик. – Как зовут, по какому вопросу?
– Зовут Пошта, ищу вора. Ограбил и скрылся где-то здесь.
Переговорщик обернулся к спутникам, что-то сказал и пошел навстречу Поште. Листоноша спешился и похлопал Одина по боку, успокаивая. Впрочем, конь сам понимал, что их не убивать идут.
– Я про листонош много слышал, – сказал моряк, блестя стеклами противогаза, – но ни разу не видел. По коню узнал. Мичман Зиняк.
– Пошта, – повторил Пошта.
Мичман хмыкнул и почесал шею. Теперь Пошта ясно видел, что защитного костюма на нем не было.
– Ограбили, значит?
– Да, напали на Летучий Поезд, дали по голове, забрали ценную информацию и смылись. Судя по всему – в Севастополь. Не знаете, где искать бандитов?
– Ну… В общем, конечно, знаю. Но я тебе так скажу, листоноша: один туда не суйся. Даже на своем скакуне. Прибьют и труп медузам скормят.
– Много их у вас тут, – сказал Пошта, чтобы что-нибудь сказать.
– Да уж немало. Пригнало штормом. Все бы ничего, но воняют, твари. Дохнут – и воняют. Ждем, когда уйдут.
– А такое уже было?
– Да случается периодически. Море же.
Помолчали. Пошта лихорадочно прикидывал, что же ему делать. Мичман выглядел вполне дружелюбным, другие моряки топтались в отдалении. Одному, значит, лезть нечего. А с военными?
– Не посодействуете? Бандитов уничтожить?
Мичман Зиняк вздохнул и снова почесался.
– Это надо у капитана Воронина спрашивать. Без его ведома личный состав никуда.
– Ну так давайте спросим!
Мичман снова вздохнул, будто сдаваясь.
– Ладно, спросим. Приглашаю вас, значит, на борт «Адмирала Лазарева». Мы как раз патрулирование закончили, сейчас катер придет.
Он махнул рукой «личному составу», моряки подошли поближе. Все – Пошта глазам своим не поверил – были без защиты. Либо не бережет их капитан Воронин, либо… Впрочем, отличительное свойство человека – разум. Без него он уподобляется микроцефалам из Штурмового. Какая разница, как выглядит разумное существо и как реагирует на излучение?
– Как вы тут выжили-то вообще? У нас на картах Севастополь нежилым помечен.
– А он и нежилой. У нас тут две базы осталось: наша, Российская, и НАТО. Сейчас базируемся на кораблях… А выжили… Так и выжили. Еще гражданских немного спасли. Досталось нам, конечно.
– А натовцы?
– А им чего? Тоже выжили.
Послышалось жужжание – с южного берега бухты неспешно, раздвигая свинцовый кисель из медуз, шел паром. Обычный гражданский паром, широкий и низкий, из тех, что курсировали здесь еще до Катаклизма. Моряки оживились.
– Так противогаз достал, – пожаловался Зиняк. – И, главное, я эту вонь кожей чую. Ну, ощущение такое.
