Казаки, встав на постой, расслаблялись за картишками и мордобоем, собираясь компашками по десять-пятнадцать человек. Бродячие певцы зарабатывали на жизнь, истошно голося: «Это все-о-о-о что останется после меня…»
Пошта поймал за рукав проходящего мимо не слишком пьяного казака и спросил:
– Где гетман?
– Та-а-ам, – махнул рукой казак, пьяно пошатнувшись. – В шинке.
Шинком оказался трейлер, переделанный под питейное заведение. Гетмана Дорошенко Пошта узнал сразу, хоть никогда и не видел его прежде: огромный, пузатый, с моржовыми седыми усами и длиннющим оселедцем, нос-картошка, глазки-пуговки, ярко-красный татарский халат и меховая казачья папаха, за кушак заткнута булава и маузер, в руке – штоф самогона, а вокруг толпа прихлебателей, адъютантов, секретарей и высшего командного состава Сечи, пьяного в жопу, веселого и довольного жизнью.
– Гетман! – поклонился Пошта.
– Ты кто? – попытался сфокусировать взгляд гетман.
– Пошта. Листоноша. У меня для вас письмо.
– А-а-а-а, Пошта! Знаем, слыхали! Ты Олеську Тапилину спас. Любо, братец, любо! А ну давай выпьем!
– Нет, – покачал головой листоноша. – На работе не пью. Вот письмо.
Он протянул гетману конверт.
– От кого? – нахмурился Дорошенко, крутя ус.
– От хана Арслана Гирея Второго из Бахче-Сарая.
– Ох ты, ах ты, все мы космонавты! – хохотнул гетман, и казаки подхватили смех. – Хан! Крымского ханства хан! Арсланушка черножопый, шаурма-пилав-чанахи! Ханом себя величает, повар задрипанный!
Казаки уже хохотали вовсю.
– Давай сюда письмо! – Гетман протянул руку, и Пошта с облегчением отдал надоевшее послание.
Гетман разорвал конверт, покрутил письмо в руках и раздраженно ткнул секретарю:
– Читай!
«Вот так вот, – подумал Пошта, пока тщедушный секретарь, нахмурив лоб, напряженно шевелил губами над текстом, – руководитель одной из могущественнейших сил Крыма не умеет читать. Вот и возрождай с такими людьми цивилизацию!»
– Беда, гетман! – побледнел секретарь. – Хан войну объявляет. Пишет – отныне считаю перемирие законченным.
– Что-то?! – аж привстал гетман Дорошенко. – Ах он лживая паскуда! То-то я думаю – чего он листоношу отрядил, а не своего татарина прислал с депешей! Татарина-то за такие известия мигом бы на палю натянули! Хитер Арслан, да мы хитрее! Войны хочется? Будет ему война!
Казаки воинственно загудели, кто-то шмальнул в воздух из пистолета, и весть о грядущей войне мигом облетела Гуляй-город, все население которого, включая седых стариков, женщин и детей подтянулось к шинку, где бушевал гетман.
Пошта с тоской подумал: «Опять война. Мало им. Не навоевались. Сколько ж можно?!»
– Пиши, – велел гетман секретарю. – Жалкому недомерку, чья шаурма сделана из кошки, а шашлык – из собаки, узкоглазому и черножопому Арсланке, облыжно величающему себя ханом, от гетмана Петра Дорошенко из Гуляй-города, столицы Казачьей Степи – увесистый пинок под задницу заместо поклона…
Под ржанием казаков, секретарь, высунув язык от усердия, записывал за гетманом каждое слово.
– Подождите, – встрял Пошта. – Это не моя война. Мне надо ехать.
Гетман нахмурился, а потом расцвел лицом и махнул рукой:
– Спасибо за службу! Я распоряжусь, чтобы ты получил припасов в дорогу! Только меня не отвлекай! Пиши, секретарь: депешу твою, отставной ты козы барабанщик, мы получили и использовали по назначению…
Пошта украдкой выбрался из толпы и вернулся к Одину и Зубочистке. На душе у листоноши было тоскливо и противно. Опять война, опять кровь зальет половину Крыма – но поделать листоноша ничего не мог.
Потому что у него была своя миссия.
И он собирался ее исполнять.
– Поехали, – сказал он Зубочистке, запрыгивая в седло. – Догоним твоих подельников!
Зубочистка обреченно вздохнул и побрел следом за восьминогим конем. Выбора у него не было.
* * *
Зубочистка оказался не самым хорошим попутчиком в дальнюю дорогу. Во-первых, он все время ныл – то ботинки ноги натерли, то в химзащите жарко, то веревка слишком туго затянута, то фильтры пора в противогазе поменять, то Один слишком быстро идет… Во-вторых, когда Зубочистка не ныл, он разговаривал. Точнее, коммуницировал. Это было даже противнее, чем нытье.
Например, Зубочистка мог долго, с кучей абсолютно не нужных подробностей вспоминать, что и как он жрал два года назад в Симферополе, или как они с друзьями сходили в бордель в Алуште, или как его развели на бабки пацаны в Судаке… Историй у него в запасе было множество, все они были однотипные и заунывные, но Зубочистку это не останавливало.
Иногда Поште хотелось его просто-напросто пристрелить. Листоношу останавливала лишь мысль о том, что подобный поступок опустит его на один уровень с Тапилиной и прочими озверевшими мясниками. Поэтому Пошта терпел. А Зубочистка разговаривал. И речь его была так же заунывна, как окружающий их пейзаж.
Ехали на север, в направлении Джанкоя, но сильно забирая к Западу. Вокруг простиралась Степь – плоская, как стол, поросшая травой и кривыми, скрюченными от радиации и недостатка воды деревьями. Изредка мелькала пятнистая спина степного тигроскунса да кружили над падалью стервятники-грифы. По ночам окрестности оглашала хохотом гиеноподобная чупакабра. На ночлег Пошта старался останавливаться в ложбине, чтобы огонь костра не был заметен издалека. Под очаг рыл яму, рядом рыл еще одну и ладонью выгребал туннель – соединяющий очаг и поддув; получался утопленный в землю костер, дающий ровный жар и почти без взвивающихся в небо языков пламени.
Как-то очень не хотелось привлекать степных мутантов…
Спали по очереди; не то, чтобы Пошта доверял Зубочистке, но бежать тому было некуда, в одиночку по Степи далеко не уйдешь, да и Один присмотрит: если что – для начала откусит предателю ухо.
Питались сухпаем, выданным гетманом, и иногда – свежим мясом, если Поште удавалось подстрелить тушканчика. Мясо приходилось долго вымачивать в физрастворе (читай – вода с солью), чтобы вывести радионуклиды.
Так и путешествовали – пока на горизонте не показалась колонна беженцев.
Это была примета времени: в убежищах, так срочно построенных или расконсервированных накануне Катаклизма, тех самых убежищах, куда можно было попасть только по большому блату или за очень большие деньги, где народ надеялся пересидеть последствия войны и выйти в прекрасный новый мир – так вот, в убежищах заканчивалась жратва.
То ли армейцы не рассчитали количество людей, то ли тушенку закупали просроченную, то ли прапорщики-снабженцы воровали больше положенного – но в одном убежище за другим начинался голод. Фильтры еще работали, вода рециркулировалась, генераторы функционировали – а жрать было нечего.
