— Позвольте поблагодарить вас за то, что вы еще и
везете нас, Генри, — сказала Сибил.
Он ответил учтиво, но при этом в голосе прорвалось
нетерпение.
— Мне это только в удовольствие, тетя Сибил. Вы
позволите мне вас так называть?
Она любезно наклонила голову, но в глазах прыгали чертенята.
— Это ради Нэнси или ради меня?
— Ради нас всех, — ответил Генри. — Между
прочим, вам говорили, как трудно вас понять? Вы упорно избегаете лишних
движений…
— Как Симеон Столпник? — уточнила Сибил. —
Неужто я приросла к столбу между небом и землей? Экое нечеловеческое зрелище!
— В вас действительно есть что-то
нечеловеческое, — кивнул Генри. — Вы — воплощение всех добродетелей,
но стоит присмотреться — и чудится что-то грозное.
— Увы мне! — воскликнула Сибил. — А я-то
думала, что в наши дни незамужняя тетка — вполне привычное явление! Старая дева
— эка невидаль!
— Дева… — повторил Генри и резко оборвал себя. Минуту
поразмышляв, он заговорил снова, но теперь уже с удивлением. — Вот, в
этом, пожалуй, все и дело. Вы — странное создание, вы действительно Дева, в вас
— тайна владения собой.
В ответ Сибил рассмеялась так же радостно и непринужденно,
как нередко смеялась Нэнси.
— Генри, дружочек, много ли вы знаете о старых
женщинах?
— Достаточно, чтобы понять, что вы не из их
числа, — сказал он. — Тетя Сибил… Хм, даже ваше имя подтверждает это.
Вы — чудо девственности из круга Зодиака.
— Вот так комплимент! Если бы не шуба, я бы сделала
реверанс. Вы заставляете меня позавидовать возрасту Нэнси — ну, хотя бы на один
вечер.
— Пожалуй, я вам не поверю. Вам решительно нечему
завидовать. У вас все есть, — сказал Генри.
Договорить они не успели, потому что в этот момент появился
м-р Кенинсби, подгонявший Нэнси. Он собственноручно запер двери, после чего
все, наконец, спустились к машине, и полисмен на мостовой отдал честь м-ру
Кенинсби.
— Добрый вечер, добрый вечер, констебль, —
проговорил Кенинсби. — Уезжаем. Такие вот дела. Веселого вам Рождества.
— Боже милостивый, — шепнула Нэнси на ухо
Генри, — папочка, кажется, развеселился.
— Только потому, что не считает полисмена за
человека, — так же тихо пояснил Генри. — Он не бывает груб ни с
бедняками, ни с собаками. Ему неприятны только равные.
— Ну, дорогой, — отозвалась Нэнси, — на моей
памяти ты тоже не предлагал полисмену выпить. — Ее рука проскользнула в
ладонь Генри. — Я вся в предвкушении. Мы с тобой вместе. Рождество, и… и
все остальное. А полисмен — тоже часть всего? Где его искать — в жезлах или в
мечах? А может, его место — среди твоих загадочных Арканов?
— Констебль? — на мгновение задумался
Генри. — А не поискать ли его среди Императоров?
М-р Кенинсби как раз закончил разговор с констеблем об
охране дома и шел теперь к машине. Сибил уже устроилась на заднем сидении,
Нэнси заняла переднее, а м-р Кенинсби сел рядом с сестрой. Генри запустил
мотор, захлопнул дверцу, и они поехали.
Первые мили прошли в молчании. Каждый воспринимал движение
по-своему; если для мужчин это было движение к чему-то, то для женщин, скорее,
в чем-то. М-р Кенинсби ощущал его как устремление к ближайшему и неизбежному
будущему, от которого ожидал одних неприятностей. Генри всей душой рвался в
будущее; оно сулило ему испытание и победу. Нэнси и Сибил будущее могло
предложить только новые формы блаженства; куда бы они ни отправились, они все
равно оказались бы там же, где пребывали и сейчас, а время в пути просто
позволяло одной радости перейти в другую.
В замкнутом пространстве экипажа движение мыслей четверых
людей плавно переходило в движение четырех тел, взаимосвязанных и до известной
степени гармоничных. Всех четверых соединяли незримые нити; каждый испытывал
взаимное притяжение остальных и, в свою очередь, влиял на их свободу. Знание
танцевало со знанием; в танце возникали то резкие па озабоченности, то плавные
пируэты удовлетворения — обычный язык, котором вынуждены пользоваться души в
тварном мире.
Полисмен на перекрестке поднял руку. Генри показал на него
Нэнси.
— Ты хотела взглянуть на Императора, ну так вот он.
— Ты шутишь? — неуверенно спросила она.
— Ничуть, — серьезно ответил Генри. —
Посмотри на него.
Она посмотрела. Последние несколько дней она часто
рассматривала карты Таро и теперь легко припомнила нужный лист. Может быть,
что-то в облике полисмена, в его плаще, блестевшем под фонарем на темнеющей
улице, навело Нэнси на мысль о связи с определенной картой; возможно, она
уловила то общее, что существовало между императорами и халифами, кади и
мировыми судьями, преторами и алькальдами, ликторами и констеблями — как бы там
ни было, на миг сквозь сумерки ей почудилась тяжелая официальная поступь
Императора из Старших Арканов в шлеме и в белом плаще, вытянувшего вперед руку со
скипетром, словно Карл Великий, некогда призвавший своим властным мечом
разрозненные племена Европы выйти из лесов и подчиниться ему. От ног Императора
Запада начинались широкие дороги: в Рим, в Париж, в Экс, в Византию; по
обочинам народы еще только строили свои города. Гул огромных толп волной хлынул
в сознание Нэнси. Фигура в белом плаще управляла несметными народными
множествами легкими, почти незаметными жестами; везде царили закон и порядок.
Каждое тело пребывало на своем месте, двигаясь или замирая в нужный момент, и
автомобиль Генри вдруг оказался частицей этого мирового движения. За окном
машины мелькнуло лицо под каской, и Нэнси отвела глаза она поняла, что не
должна видеть его.
Но теперь, не разглядев, каким же оно было это лицо, она еще
глубже погрузилась в сумеречные грезы, где конкретные черты только мешали
проникновению в сущность вещей и постижению силы, правящей миром. Ей все
казалось, что где-то поодаль она различает властную фигуру в белых одеждах…
На улицах шла оживленная предпраздничная торговля, но
автомобиль отгородил Нэнси и от покупателей, и от продавцов, унося ее все
дальше и дальше. Казалось, он плавно мчится с вершины огромного холма, а
городская суета, словно пыль, поднятая колесами, остается позади и оседает на высоких
гребнях откосов по обочинам. Краешком сознания Нэнси понимала, что шоссе совсем
не соответствует картине, представшей ее воображению, но не могла отделаться от
ощущения, что они вот-вот вырвутся на настоящую дорогу. Почувствовав угрозу
неведомого, она принялась отчаянно вспоминать все, что знала об автомобилях,
полисменах и молодых людях — вот Генри, например…
Это помогло, Нэнси начала приходить в себя, когда внезапно —
уже в предместьях Лондона автомобиль притормозил возле большого здания. Над
воротами горел свет, в освещенном кругу сидела привратница с большим ключом.
Ворота — свет женщина… В сознании Нэнси вновь вспыхнула одна из карт Таро:
императорский головной убор, плащ, разлетающийся, как крылья, гордое, строгое
лицо, повернутое к арке над воротами, где на границе света и тени терялось
геральдическое изображение какого-то крылатого существа. Кто-то, где-то, —
наверное, отец на заднем сиденье — что-то произнес, и в его голосе Нэнси
услышала отзвук безысходной боли. Но машина снова ускорила ход, и они полетели
дальше во тьму, оставив позади и эту царственную фигуру.
