— Звезда! — возмущенно фыркнул м-р Кенинсби. Даже
когда они остановились перед домом, едва различимым в темноте, он еще не вполне
совладал со своим дыханием. Однако слуга, почтительно склонившийся перед
гостями у дверей, немного примирил его с действительностью. Старший м-р Ли
встретил приехавших в зале. Он был сама любезность, и у м-ра Кенинсби еще
больше отлегло от сердца. Уже в течение первых двух минут ему удалось
рассказать хозяину о встрече на дороге. «Чем скорее этот — и вправду весьма
приятный — пожилой джентльмен узнает, как ведет себя его сестра, тем
лучше», — сразу же решил для себя м-р Кенинсби.
Реакция хозяина не обманула его ожиданий. Внук недаром весь
последний месяц рассказывал Аарону о тонкостях характера м-ра Кенинсби. Аарон
казался подавленным и потрясенным услышанным. Он принес все возможные извинения
и предложил отложить объяснения. Ведь гости замерзли, устали и, скорее всего,
голодны. Комнаты для них приготовлены, и он надеется, что ужин, положим, через
полчаса…
— Я бы не стал называть это обедом, .. —
непринужденно приговаривал м-р Ли, провожая м-ра Кенинсби в его комнату. Сибил
и Нэнси он предоставил заботам служанок. — Нынче вечером не будем говорить
об обеде. Надеюсь, вы простите нам скромность обстановки. В вашем лондонском
кругу вы наверняка привыкли к большим удобствам.
— У вас замечательный дом, — отвечал м-р Кенинсби,
поднимаясь по действительно великолепной лестнице.
— Построен в тысяча семьсот семнадцатом году, сообщил
Аарон. — Одному пэру пришлось срочно бежать из Лондона после восстания
якобитов в пятнадцатом году, вот он и выстроил себе этот дом. Любопытная
история, как-нибудь я вам ее расскажу. Он был ученым и поэтом и провел здесь
жизнь в полном одиночестве.
— Очень романтично, — сказал м-р Кенинсби,
чувствуя к пэру-якобиту определенную симпатию.
— А вот эту комнату я осмелюсь предложить вам, —
сказал Аарон. — Этим вечером вид из окна, конечно, не очень, но в ясный
день отсюда иногда видно море. Надеюсь, вам будет удобно. Итак, скажем, через
полчаса внизу?
Он поспешил обратно — маленький, согбенный, но сохранивший
бодрость старик, и м-р Кенинсби закрыл за ним дверь.
«Как мало общего между ним и его сестрой, подумал м-р
Кенинсби. — Удивительно, как могут отличаться друг от друга братья и
сестры. — Ему представилась Сибил. — В каком-то смысле Сибил
удивительно безответственная. Она ведь спровоцировала эту кошмарную старуху. В
ней и самой есть что-то дикое. Какое счастье, что эта черта натуры просто не имела
возможности проявиться. Кто знает, если бы ту старуху поместить в другую
обстановку… Но если у ее брата такой дом, почему же она шляется по дорогам? Во
всяком случае, это решает вопрос с картами. Так и скажу Нэнси, если она еще раз
заведет разговор. Чтобы прощальный дар моего дорогого Дункана — те вещи,
которые он оставил мне на смертном ложе — чтобы они попали к человеку, у
которого тетка — цыганка, да еще ненормальная! Исида, — повторил он с
глубокой неприязнью. — Божественная Исида. Господи Боже!».
Глава 5
Неподвижный танцор
Утром Нэнси с удивлением отметила, что спалось ей хорошо; то
же самое, но скорее с неудовольствием, констатировал и ее отец. Спросить, как
спалось Сибил, никому в голову не пришло. В ответе можно было не сомневаться.
Такие вещи, как бессонница, похоже, не имели к Сибил никакого отношения. Она
никогда не говорила об этом, соответственно, никто ее и не спрашивал. В этом
мире есть твердое правило: то, что не является предметом живого личного
интереса, быстро утрачивает всякую общественную значимость.
Нэнси проснулась, потянулась с удовольствием, вспомнила, где
находится, и нашла перспективу провести целую неделю с Генри восхитительной.
Вокруг было как раз столько людей, чтобы Генри стал еще более желанным, если не
драгоценным. Ей вдруг подумалось, что он, должно быть, уже внизу, а она тут
время теряет! Но, уже выскочив из постели одним ловким и гибким движением, она
вдруг переключилась на другое настроение. Вот они и здесь — у его деда. Пришло
время разобраться со всеми туманными намеками и обещаниями. Генри что-то хотел;
что-то ему было нужно от нее; она чувствовала это и нервничала, не понимая, что
именно должна сделать.
Нэнси глубоко вздохнула. Генри кое-что уже показал ей, она
прекрасно помнила, как земля возникала у нее в руках. Сколько раз с тех пор
Нэнси тщательно мыла руки, но ощущение земли на ладонях не проходило.
Достаточно начитанная, успевшая приобщиться к краешку человеческой культуры,
Нэнси, конечно, вспоминала «Макбета» и даже пришла к выводу, что, возможно,
Шекспир говорил о вещах куда более жизненных, нежели представлялось ей раньше.
Слова словно возникали и вновь опускались в самые глубины ее существа —
«Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха у этой маленькой ручки»
[2]
Нэнси машинально потерла ладони, потом повторила жест уже
вполне осознанно и, снова вспомнив леди Макбет, заставила себя остановиться.
Когда-то давно она уже видела это в театре. Ей очень хорошо запомнилось, как
леди Макбет поворачивалась к зрителям — высокая, призрачная фигура в глубине
сцены, одинокая и проклятая… И Ведьмы как они там пели?
Взявшись за руки, бегом
Вкруговую в пляс пойдем.
Замелькает хоровод,
Из под ног земля уйдет…
Не это ли произошло с ней вчера в автомобиле когда она не то
спала, не то грезила? И сумасшедшая старуха на дороге… Сестры-ведьмы… Та
старуха и тетя Сибил, взявшиеся за руки, как будто они собрались пуститься в
пляс… Пузыри земли, которые летают по миру — куда захотят — со
сверхъестественной быстротой… Еще одна строчка всплыла в памяти: «Хватит! Чары
сплетены!». Сплетены — и ждут, кто их расплетет. И Генри ждет. От ожиданий дух
захватывало. День, не успев начаться, уже звенел бесчисленными
предзнаменованиями. Ее сердце трудилось вовсю — оно наполнялось растущей
любовью. Нэнси прижала ладонь к груди, пытаясь унять томительную боль.
«Генри, — произнесла она вслух, — Генри!». Как ей быть? Что могло
означать сотворение земли? В том, что происходило с ней сейчас — в радости и
муке — был, казалось, какой-то глубинный смысл, ключ к ее грезам, к разгадке
тайны сестер-ведьм. Ее новое состояние — оно тоже послано землей… и водой.
Не в силах больше оставаться на месте, девушка порывисто
подошла к окну. Утро занималось ясное и холодное; на горизонте лежало невидимое
море. Где бредет сейчас та скиталица — по береговой кромке, между морем и
землей? А в небесах над океаном проступают царственные обличья Императора и
Императрицы… В сердце Нэнси рождалась новая, неведомая сила, она выплескивалась
на грудь, на плечи, стекала вниз, к рукам, лежавшим на подоконнике. Нэнси
коснулась лбом холодного оконного стекла, предчувствуя приближение тайны. В ее
душе разворачивалась величайшая из мистерий; вот они, море и земля, и теперь их
посланцем была она сама.
