Еще слишком рано. Генри, наверное даже не вставал пока. Но
не возвращаться же опять в постель! Любовь, утро, растущее напряжение,
неизвестность манили ее. Соседнюю комнату отвели тете Сибил, и Нэнси решительно
отправилась туда.
Тетя, на ее счастье, не спала. Она задумчиво разглядывала
пространство прямо перед собой.
— Я думала, ты спишь, — не очень удачно начала
разговор Нэнси. — Знаешь, я ведь никогда не видела, как ты спишь.
— Тебе повезло! — откликнулась Сибил. — Раз
ты здесь, значит, тебе что-нибудь нужно — хотя бы просто поговорить.
Нэнси, накинув тетин халат поверх своего собственного,
уселась и немножко жалобно посмотрела на тетку.
— Тетя Сибил, — начала она, — а ты на меня не
обижаешься?
— А надо? — спросила Сибил.
— У тебя глаза все время танцуют, — сказала
Нэнси. — Скажи, пожалуйста, я что, действительно прихожу к тебе только
тогда, когда мне что-нибудь от тебя нужно?
— Ну что ж, — медленно проговорила Сибил, если ты
спрашиваешь серьезно, то ответ в общем будет утвердительным. — Она хотела
добавить, что вполне довольна таким положением дел, но увидела по лицу Нэнси,
что племянница чем-то обеспокоена, и умолкла.
— Я не хочу поступать так по-свински, — заявила
Нэнси. Сибил сочла заявление риторическим и промолчала. — Но я же не
полная эгоистка, правда? — с надеждой спросила Нэнси.
— Я вовсе не думаю, что ты такая уж эгоистка, спокойно
сказала тетка, — просто ты никого не любишь.
Нэнси взглянула на нее, скорее озадаченная, чем
расстроенная.
— Не люблю? Но я ведь правда очень люблю и тебя, и
папу, и Ральфа.
— И Генри? — уточнила Сибил.
— Ну, Генри, — Нэнси вспыхнула, — это другое.
— Увы! — с сожалением пробормотала Сибил, но в
голосе ее слышалась ирония.
— Почему это «увы»? — переспросила Нэнси. —
Тетя Сибил, ты что же, хочешь, чтобы я ко всем относилась так же, как к Генри?
— Ну, с небольшими оговорками, — почему бы и нет?
А тебе так не кажется?
— Что же мне, и к двоюродной бабке Генри, или кем она
там ему приходится, так же относиться, как к нему? — Нэнси начала фразу с
сарказмом, но закончила совершенно растеряно. Сам вопрос, как нередко
случается, уже содержал ответ. За Нэнси ответило ее сердце; вопрос обнажил
эмоцию, она-то и стала ответом. Любить…
— Но не могу же я, — воскликнула Нэнси, —
открыть вот это, — она прижала руку к сердцу, — всем и каждому. Этого
просто нельзя сделать! Оно живет только для него.
— Не совсем так, — сказала Сибил. — Оно живет
для себя и в себе. Ты можешь просто позволить ему вернуться к вечным истокам.
Нэнси поразмыслила.
— И тогда я стану любить даже Джоанну?
— Если ты разрешишь этому завладеть тобой целиком и
полностью, — сказала Сибил, — твое сердце само за тебя все сделает.
Ты и не представляешь, как много оно может. Думаю, тебе стоит попытаться.
— Правда? — вспыхнула Нэнси, но тут же вздохнула и
заговорила совсем другим тоном. — Знаешь, меня восхищают такие разговоры
перед завтраком. Тебе бы миссионером быть, тетя Сибил, и служить заутреню для
каннибалов где-нибудь на острове в южных морях.
— Тогда их завтрак, — торжественно произнесла
Сибил, — проходил бы особенно весело в ожидании звона колокола,
призывающего к началу службы. Если бы только у меня был колокол.
— Ну, у тебя был бы не только колокол, —
подхватила Нэнси, — а еще целая коллекция раковин каури, много-много
вяленых бананов, и вечерние службы под открытым небом на берегу моря. А мы с
Генри свесились бы с борта парохода, на котором поплыли бы в свадебное
путешествие, и твой голос донесся бы к нам по воде, и в нас пробудилась бы —
что там должно пробуждаться в такие минуты? Ах да, ностальгия, — и мы
впали бы в сентиментальность. А отец сказал бы: «Ну уж, эта Сибил»… Что ж,
спасибо за участие в судьбе несчастной сиротки. — Она пылко поцеловала
тетку. — Правда, спасибо. — И исчезла.
День шел своим чередом, и до самого обеда не случилось
ничего неожиданного. Они осмотрели дом, а после второго завтрака отправились
гулять. Около полудня из деревни доставили «Тайме», и м-р Кенинсби занялся
изучением новостей. Нэнси и Генри появлялись и вновь исчезали; Сибил гуляла,
отдыхала, разговаривала, и молчала тоже, не уставая созерцать мир вокруг с безмятежной
радостью. Но вот после обеда и кофе в разговоре возникла пауза, которой тут же
воспользовался Аарон Ли.
— Мой внук думает, — обратился он к гостям, —
что вас может заинтересовать одна диковинка в нашем доме.
— Наверняка, что бы это ни было… — ответил м-р
Кенинсби, после обеда ощутивший склонность со всеми соглашаться.
Нэнси тихонько уточнила у Генри:
— Он об этом говорит? Генри кивнул. Аарон поднялся.
— В таком случае, попрошу следовать за мной. — Он
направился к выходу. М-р Кенинсби неторопливо последовал за сестрой; он и не
подозревал, что атака на его драгоценную колоду Таро уже началась. Они
пересекли комнату Аарона и оказались перед запертой внутренней дверью. Старик
вставил ключ в замочную скважину и, прежде чем повернуть его, окинув взглядом
собравшихся, произнес:
— Генри сказал, что у вас есть одна совершенно
особенная колода наших цыганских карт, поэтому, возможно, вам будет интересно
э-э… посмотреть. Полагаю, колода весьма редкая, а вот это, — он открыл
дверь, — это, по-моему, еще более редкая вещь.
Генри, стоявший позади гостей, посмотрел на деда поверх
голов с легким беспокойством. Ему долго пришлось уговаривать Аарона показать
танцующие фигурки чужакам; дед согласился, только когда увидел, что иначе не
сможет найти достаточно веских для м-ра Кенинсби причин расстаться с его
драгоценными картами. На самом деле один день, проведенный в обществе м-ра
Кенинсби, оказался весомее всех доводов Генри. И, самое главное, наконец-то у
него в доме оказались карты Таро — необходимый для смертных ключ к фигуркам
Великого Танца. Под маской учтивости и гостеприимства шевелились алчность и
вражда; Аарон ненавидел собственное двуличие, но другого способа достичь
желаемого не находилось.
Нэнси ощутила беспокойство Генри, но причину не поняла.
— Дорогой, — шепнула она, — ничего, если мы
посмотрим? Но если ты считаешь, что не стоит, то давай уйдем отсюда.
— Ты должна увидеть, — ответил он в полный голос и
быстро, — ты — в особенности. И остальные тоже затем они здесь и
оказались.
