Никакой почтительности, никакой сдержанности, никакой благопристойности,
наконец. Все его старания… несомненно, она слишком увлеклась… чересчур много
общалась с этим молодым человеком, Генри Ли… вот и нахваталась от него.
Последнее время этот Генри что-то зачастил к ним. Но кто кем больше увлечен или
к чему приведет подобное общение этого м-р Кенинсби сообразить не мог, а на
помощь рассчитывать не приходилось. Оставалось утешаться мыслью о том, что
однажды она еще пожалеет… Не станет тогда… когда совсем запутается… и всех
запутает… путаница запутается… да уж.
Тут в комнату вошла Нэнси, небрежно бросила:
«Эй, старина, послушай-ка…». Да нет, он вовсе не спит; так
что незачем его будить. М-р Кенинсби терпеть не мог, когда его заставали спящим
перед ужином. Может быть, все-таки не заметила… «… Ну и вообще. Может, поговоришь
немного с Генри, пока за стол не садились?».
Если бы он точно знал, насколько далеко зашли извинения
дочери, то сообразил бы, как лучше их принять. Но он прослушал начало, а
доказывать теперь, что не спал, не хотелось. Ничего не оставалось, как не спеша
прокашляться, подняться и величественно молвить:
— И не смей грубить тете. Этого я не потерплю.
Нэнси, сияющая после короткого разговора с Генри и в
радостном предвкушении следующего, обвинений не приняла, кротко заметив, что
именно она назвала Сибил святой, и отец с дочерью мирно вернулись в гостиную.
М-р Кенинсби уже несколько месяцев был знаком с
предполагаемым женихом дочери, но так и не привык к нему. Он знал, конечно, что
Генри Ли — молодой адвокат, пока без практики, но видел в будущем зяте только
цыгана, избравшего почтенную профессию не иначе как с какой-то зловещей целью.
В гостиной ему навстречу поднялся высокий, стройный молодой
человек, темноволосый, смуглый, с яркими, пронзительными глазами и длинными
чуткими пальцами. Мягкий воротничок рубашки походил на шейный платок.
«Курятник, — в который раз подумалось м-ру Кенинсби. — Как раз для
Нэнси — лишь бы по дорогам шляться. У нее самой имя какое-то цыганское. Это
мать виновата…». В именах он чувствовал жутковатую значительность, отчасти
потому, наверное, что самого его назвали Лотэйром. Это отвратительное имя
появилось заботами крестной его отца, богатой старой дамы, испытывавшей
страстный восторг перед лордом Бэконсфилдом. В надежде польстить старой грымзе
крестник и назвал дочь Сибил, а сына — Лотэйр. Хорошо еще, что не Танкредом или
Элроем, или, не дай Бог, Эндимионом. Даже м-р Кенинсби-старший признавал, что
сочетание Эндимион Кенинсби звучало чудовищно. Появлению других персонажей
помешали два обстоятельства: во-первых, крестная оставила политику и ударилась
в религию, начав переводить большие суммы денег англиканским женским общинам;
во-вторых, детей у ее крестника больше не было. Но, увы, он-то успел родиться
до ее внезапного обращения. Лотэйр всегда и всюду Лотэйр: в документах, на банковских
чеках, в письмах, анкетах, адресах, справочниках. Во всех важных делах — Лотэйр
Кенинсби. О, если бы его звали Генри Ли!
Усаживаясь за стол, он снова подумал об этом. Он думал над
этим, пока ел суп. Что-то всегда было к нему несправедливо: удача, судьба, рок…
Бывают такие люди, на которых все шишки валятся, которые получают раны еще до
начала битвы; и не всем, между прочим, удается держаться так хорошо, как ему.
Но как же она дразнит его — эта призрачная удача! Вот и в прошлом месяце Дункан
— как всем известно, человек был бедный — вместо простого, полезного, честного
наследства, оставил своему старинному другу Лотэйру Кенинсби какую-то коллекцию
игральных карт, чтобы оный Лотэйр хранил чертову коллекцию в целости и
сохранности до самой смерти, после чего коллекция должна перейти в
собственность Британского музея. О последнем условии наследнику и думать не
хотелось. Он подозревал, что несколько колод представляют ценность, и
немаленькую. Но пару лет — по крайней мере, год, — лучше ничего не предпринимать.
Слишком много людей об этом знают. Даже статья была в какой-то газете. В
ближайшее время он не сможет продать их, — м-р Кенинсби вздрогнул, впервые
мысленно произнеся это слово.
— Папа, — сказала вдруг Нэнси, — ты ведь
после ужина покажешь нам карты мистера Дункана? — Кенинсби неприязненно
усмехнулся, но Нэнси не отступала. — Генри прочитал о них в газете. —
Кенинсби представил себе цыгана, сидящего под забором с клочком газеты в
руках. — И он немножко разбирается в картах. Ой, Генри, в чем ты только не
разбираешься!
«Ну да, — желчно подумал м-р Кенинсби, — ярмарка,
деревенские простофили выкладывают последние гроши, чтобы угадать, под каким
наперстком горошина. Тоже мне, знаток!».
— Дорогая, — начал он, — мне тяжело
вспоминать… Ведь Дункан был моим хорошим другом.
— Ну пожалуйста, тебе ведь нетрудно… Ему нравилось,
когда люди интересовались его коллекцией.
Кенинсби поднял голову и заметил, как на лице Сибил
мелькнула легкая улыбка. Чему она улыбается? Нэнси сообщила неопровержимый
факт, касавшийся последних лет жизни Дункана, и теперь Кенинсби не мог
сообразить, как лучше выпутаться. Но Сибил-то чему радуется?
— Я буду вам очень признателен, — вступил в
разговор молодой человек. — Мне в самом деле интересно! Наверно, это у нас
в крови, — добавил он, подшучивая над Нэнси.
— Ты и гадать умеешь? Погадаешь мне? — щебетала
она.
— Немного по картам, немного по руке, ну и немножко по
звездам, — сообщил он.
— По руке я и сама могу, — объявила Нэнси. —
Я гадала папе и тете тоже. Я только не смогла прочесть папину линию жизни — она
вроде кончается на сорока, а он вот он — живой.
М-р Кенинсби, ощущая себя скорее на том свете, чем на этом,
опустил голову.
— А мисс Кенинсби? — спросил Генри, слегка
наклонившись к ней.
— Она, по-моему, собирается жить вечно, — заявила
Нэнси. — У нее линия жизни даже под палец уходит.
Генри странно поглядел на Сибил, но ничего не сказал, и
разговор о хиромантии оборвался, когда Ральф заявил, что всякий там
спиритуализм и тому подобная ерунда — просто вздор.
— Как вы собираетесь узнать по моей ладони, что в
пятьдесят я заболею, в шестьдесят мне перестанет везти, а в семьдесят я уеду в
Занзибар?
— Руки — штука странная, — сказал Генри. — О
линиях на них до сих пор мало что известно.
— Да? — удивился Ральф.
— Таких красивых рук, как у тети, я ни у кого не
видела, — Нэнси искоса взглянула на Генри и отметила, как изумленно
шевельнулись его брови. Что и требовалось. Пусть посмотрит и сравнит потом. У
нее тоже красивые руки. И все остальное, между прочим, не хуже, чем у других.
Она легонько коснулась его плеча и добавила:
— Посмотри сам.
Все посмотрели, даже сама Сибил благосклонно взглянула на
собственные руки и мягко согласилась:
