— А ты можешь вернуть Жезлы? — он саркастически
усмехнулся. — Все, от одного до десяти? Открыть тебе окно? Ты их будешь
звать или ловить?
— А фигурки нам не помогут? — спросила она. —
Ты должен знать. Может быть, они смогут управлять картами?
Генри ощутимо вздрогнул.
— Кто тебе про это сказал? Я не мог. Я ничего не знаю о
том, как можно действовать изнутри. Если только…
— Если?.. — с надеждой повторила она. — С
тобой я сделаю все, дорогой. Говори, что я должна? Он повернулся и наклонился к
ней.
— Ты? Но ты же ненавидишь то, что я делаю, ты хочешь
спасти отца, — конечно, хочешь, я не виню тебя за это, — но как же
тогда ты поможешь мне?
Неожиданно для самой себя она рассмеялась. Смех принес
ощущение свободы, и липкий, ползучий страх потихоньку убрался из темной
комнаты.
— Генри, милый, — сказала она, — разве для
твоих танцоров свет клином сошелся на моем отце? Неужели ты считаешь, что они
не могут спасти мир и при этом оставить отца в покое? Генри, ненаглядный, как
серьезно ты ко всему этому относишься!
— Ты еще можешь смеяться, — ответил он, удивляясь
ее легкомыслию. — Ты можешь смеяться… хотя я сказал тебе, что это — конец
мира.
Она поднялась на ноги.
— Я начинаю соглашаться с тетей Сибил, — сказала
она. — Совершенно не стоило проникать в тайны этих бедных карт, если так
трудно потом удержать их. Но раз уж мы с тобой вдвоем повернули все не туда, не
можем ли мы попробовать только попробовать, дорогой, — не можем ли мы все
исправить?
— Ты боишься Таро, — печально произнес он, —
ты всегда их боялась.
— Больше не буду, — заверила Нэнси. — А
может, и буду. Я снова буду бояться, я снова буду падать, я снова буду
ненавидеть и злиться. Но представь на миг, что есть кто-то, он бежит и смеется
на бегу, и все твои карты, и все танцоры мчатся за ним, и почему бы ему не
поймать для нас два-три листа, если мы очень попросим? Мы же никому не причиним
вреда, если сможем все исправить, правда?
Генри тяжело поднялся на ноги.
— Нет пути, который кому-нибудь не причинил бы вреда.
— Дорогой, какой же ты мрачный, — упрекнула
она. — Вот чем кончаются заклинания ураганов и попытки убить собственного
отца твоей собственной Нэнси! Наверное, найдется способ не повредить никому.
Кроме тех, — добавила она, и облачко печали затуманило охватившую ее
изнутри веселость, — кроме тех, кто сам хочет себе вреда. Но давай
предположим, что они не хотят, и давай считать, что они не будут, и давай
радоваться, что мой отец в безопасности, и давай посмотрим, могут ли золотые
танцоры вернуть Жезлы и Чаши. По-моему, это наш долг перед миром. — Она
легко поцеловала его. — Конечно, ты выбрал самый простой путь. Другие
чародеи загнали бы отца в амбар и подожгли, или заманили бы в реку и утопили.
Ты добрый, Генри, только немного перевернутый кое-где. Говорят, все гении
такие. А ты, по-моему, гений, мой дорогой, и ты так серьезно относишься к своей
работе. Как Мильтон, или Микеланджело, или Моисей… Ты знаешь, по-моему во всем
Пятикнижии Моисея нет ни одной шутки. Мне плохо видно в темноте, но по-моему ты
хмуришься. А я болтаю. Но ведь ни болтовня, ни хмурые брови ничем нам не
помогут, правда? Идем, мой гений, а то мы не успеем спасти мир до того, как
твоя рукотворная буря совсем его доконает.
— Похоже, ничего другого не остается, — сказал
он. — Но предупреждаю, я не знаю, что из этого получится. Может, ничего и
не выйдет.
— Ну, нет так нет, — беспечно отозвалась
Нэнси. — Но они же танцуют, так ведь, дорогой? И, возможно, если мы хотим
любить…
— Ты все еще любишь меня? — недоверчиво спросил
Генри.
— Никогда я не любила тебя так сильно, — сказала
она. — О, давай не будем терять время. Идем, дорогой, а то еще твоя
тетушка выкинет что-нибудь несусветное. У вас потрясающая семья, Генри. Вы все
просто помешались на своих хобби. Я совершенно ничего не имею против, милый,
но, умоляю, только не сейчас.
— Джоанна здесь? — воскликнул Генри, позволяя
увлечь себя к двери.
— Конечно, — подтвердила Нэнси. — Но давай
пока оставим ее в покое. Отведи меня к фигуркам, мой милый, потому что в ушах у
меня звучит ритм танда, а в глазах — золотистый свет. Может быть, ради этого я
и родилась на свет, и торжество славы Господней было, есть и пребудет вовеки.
Поторопись, прошу тебя, потому что мир движется быстро, и мы должны успеть хотя
бы предстать перед ним.
Глава 11
Джоанна
Внизу в гостиной котенок потянулся и зевнул. Сибил спустила
его на пол, как только вошла с улицы, и попросила служанку присмотреть за ним.
Но руки до него дошли лишь сейчас: м-р Кенинсби, Ральф, да и сама Сибил
требовали внимания. А теперь добавились еще Джоанна и Стивен. Аарон Ли, глядя
на сестру с настороженной ненавистью, произнес:
— Раз уж ты здесь, Джоанна, лучше бы тебе лечь в
постель. Да и ему тоже, — кивнул он на Стивена.
— Да, Аарон, — покладисто, но с легким смешком
сказала Джоанна. — В такую ночь плохо оказаться на улице, а?
Аарон огляделся; кроме них троих и котенка, в гостиной
никого не было.
— Зачем ты пришла? — прошипел он.
— Повидаться с тобой, дорогой, — отозвалась
старуха. — И Стивен тоже. Он так любит тебя, мой Стивен. Так ведь, Стивен?
— Да, бабушка, — послушно ответил Стивен.
— Какой он большой, а, Аарон? — продолжала
Джоанна. — Он намного больше тебя, правда?
Она соскочила с кресла и начала рыскать по залу,
принюхиваясь. Наконец она добралась до котенка и уставилась на него. Котенок
потерся о ее ногу, почувствовал мокрую ткань юбки и отскочил в сторону. Старуха
нагнулась, почесала ему за ухом и начала приговаривать слова, которых никто
кроме котенка не расслышал.
Котенок подпрыгнул, упал, перевернулся на спину и начал
елозить по полу от удовольствия. Джоанна подозвала его, и он подобрался,
внимательно следя за ее пальцами.
— Шла бы ты лучше отдыхать, Джоанна, — в сердцах
воскликнул Аарон. — Сними это тряпье и заберись под одеяло, а то
заболеешь.
— Ты глупец, Аарон, — отозвалась старуха. —
Не то что болезнь, меня и смерть не берет. Я никогда не заболею. Я буду
преображена, как только утраченное тело вновь станет единым. — Она
повернулась к Аарону. — А где тогда будешь ты? Каково тебе будет в руках
мучителей?
— Ты сумасшедшая, — проворчал Аарон. — Ты
просто безумная старуха, погрязшая в своих бреднях.
