М-р Кенинсби пренебрежительно усмехнулся, бросая вызов буре,
бушевавшей за занавешенными окнами. Ураган немедленно тряхнул дом с такой
яростью, что м-р Кенинсби вздрогнул, прикусил язык и беспокойством посмотрел на
занавеси. Не приведи Бог, если эта дьявольщина разобьет окно и ворвется внутрь,
вынудив его прыгать полуголым по комнате и лихорадочно натягивать одежду. Он на
миг представил себе, как пытается найти запонку на заметенном снегом столе и
завязать галстук, вырывающийся из рук на диком ветру. Конечно, нужно бы встать.
Самое главное — Сибил по-прежнему на ногах, а она ведь совсем не молода. Он,
конечно, пробыл на улице подольше, но он все-таки мужчина и не даром гордится
своим здоровым образом жизни. Аарон, Сибил, — да и Нэнси с Генри, надо
полагать, бодрствуют, — а ему засунули грелку под одеяло! Горячая вода!
Молодежь считает, что больше родителям ничего и не нужно. «А вот когда, —
продолжал развивать любимую мысль м-р Кенинсби, — вот когда их как следует
припечет со всеми этими дискотеками, кривляньем, неграми-менестрелями и ночными
клубами, к кому они бегут за помощью? К тому самому старику с горячей грелкой в
ногах».
Если бы Ральф и Нэнси действительно оказались в затруднительном
положении, то искать помощи у отца им пришло бы в голову в последнюю очередь.
Но м-р Кенинсби, пребывая в слегка взвинченном состоянии духа, не замечал этой
несообразности. Итак, они все на ногах — и, скорее всего, ужинают. А ему до сих
пор никто ужина не принес; впрочем, может быть, и остальные еще не садились за
стол. «Я человек прямодушный, — сказал сам себе м-р Кенинсби, — и
должен отметить, что ужин слегка запоздал. Тем лучше. Пора вставать. Раз моя
сестра на ногах, то и мне можно».
Последняя фраза заключала в себе некий глубинный смысл. До
сих пор м-р Кенинсби старательно отгонял прочь ужасное подозрение: а
действительно ли он спасал Сибил? О многих вещах у Лотэйра Кенинсби были, как
бы это сказать, не совсем правильные представления, но глупым он никогда не
был. Просто он выстраивал факты так, как ему казалось предпочтительнее, но
желаемое за действительное все-таки принимал не часто. Иногда факты упирались —
Нэнси смотрела в рот Генри, Ральф уехал на Рождество — и тогда ему не оставалось
ничего другого, как посочувствовать самому себе и задвинуть неудобный факт
подальше. Сегодняшнее приключение было как раз из таких. Он считал, что спасает
Сибил, он думал, что спас ее, он так волновался из-за нее, но теперь, в тепле и
уюте, ему отчетливо вспомнилось, какой деятельной она была все это время. И
голос такой как обычно. Она даже… нет, она определенно напевала, пока они ждали
у закрытой двери. А уж ему-то было явно не до песен; впрочем, он вообще редко
пел. Открывать рот следует только в подобающем месте и в подобающее время; а
крыльцо перед закрытой дверью в зимнюю метель к таким местам не относится.
Ну, допустим, она вышла его встречать… А кому из них больше
нужна была эта встреча? Хорошо, допустим, они оба обрадовались. Взаимная
помощь. Любимое занятие Сибил. А самому Лотэйру, так уж получалось, приходилось
довольствоваться пассивной ролью. Выходит, и сегодня днем?..
Это становилось невыносимым. Ветер молодецки ухнул и с новой
силой навалился на окна, подталкивая его к решению. Да, он встанет. В конце
концов, сегодня же Рождество! А он еще никогда не проводил рождественский вечер
в постели. Он всегда принимал самое деятельное участие в любом затевавшемся
веселье. Пожалуй, веселья в этом доме не дождешься, но можно, по крайней мере,
рассчитывать на неторопливую беседу, и даже — Аарон, помнится, намекал — на
довольно редкое вино. Пожалуй, будет и немного музыки, и кто знает, чего еще.
Во всяком случае, он не собирается валяться здесь как забытое полено, когда
прочие чурбаны… ну, скажем, веселятся внизу. Сибил должна понимать: если ей и
пришлось немножечко помочь ему, то это была минутная слабость; а если это он ее
спасал, то глупо спасенной оставаться на ногах, когда спаситель в постели.
Опять же, если эта проклятая метель все-таки выставит окно, он сможет быстро
перебраться в другую комнату.
Как ни крути, лучше подняться. Все про него забыли: и
хозяин, и Генри, и Нэнси, и Сибил — все. Что ж, он спустится; он не будет
жаловаться, но если хоть кто-нибудь удивится — он скажет этак небрежно:
«Ну, не лежать же мне в одиночестве…», или так:
«Пока человек не разболеется по-настоящему, ему приятнее
быть на людях…», или еще лучше: «Думаю, среди вас мне будет лучше». Главное —
выделить голосом это «среди вас», не настолько, чтобы его сочли совсем уж немощным,
просто чтобы Сибил и, пожалуй, Аарона кольнула совесть. От Нэнси такого,
понятно, не дождешься, а вот на досаду Генри посмотреть будет приятно.
Одеваясь, он все прикидывал, что и как лучше сказать, и
английский язык все больше представлялся ему грубоватым, не способным выразить
нужные оттенки. Но точно донести до окружающих ваши мысли, чувства и
переживания вообще сложно. М-р Кенинсби никогда не давил на других. Ему
достаточно было просто слегка обозначить свое отношение. Нельзя давать волю
эгоизму — особенно в рождественскую ночь! Он рассмотрел и отверг жалобное
«Пожалуй, вы не откажете мне в праве спуститься к вам…» и решил остановиться на
жизнерадостном «Ха-ха! Ну вот, видите: нечего меня было укладывать. О, Сибил, а
ты… ты не…». Обидно. Он не мог придумать, что бы такого жизнерадостного сказать
Сибил. Он оделся, выключил свет и вышел.
Комната м-ра Кенинсби располагалась наверху, рядом со
спальней Аарона. Коридор поворачивал направо, потом налево, и каждый поворот
кончался маленьким тупиком. В самом дальнем углу справа была дверь в кабинет
Аарона и в ту чудною внутреннюю комнату с марионетками. Ему понравилось, как он
назвал их при Генри, и когда он посмотрел на дверь, слово вспомнилось снова.
К немалому своему удивлению, выйдя из комнаты, м-р Кенинсби
обнаружил в коридоре странную процессию, только что миновавшую его дверь.
Молодой мужчина впереди ничем не напоминал Генри; этого человека он вообще
никогда не видел. На нем было длинное пальто, как у шофера; но руки торчали из
рукавов, а тонкой шее было слишком просторно в воротнике. Нет, это не шофер. Да
и нечего шоферу делать на втором этаже. Женщину, шедшую впереди, м-р Кенинсби
хотя и с трудом, но вспомнил. Глаза опущены долу, одеяло обернуто вокруг
костлявых плеч — «Экстравагантно! — подумал уже не столько изумленный,
сколько негодующий гость — да это же та сумасшедшая старуха, которую мы
встретили по пути сюда». Несомненно, это она: спутанные седые волосы, в их
прошлую встречу они бились на ветру; согбенная спина; рука придерживает одеяло
у горла. Она, похоже, идет по следу: голова наклонена вперед и вниз. М-р
Кенинсби непроизвольно вытянул шею, пытаясь разглядеть, что она ищет — и увидел
перед старухой котенка. Он смотрел им вслед в полном недоумении, а загадочная
процессия тем временем двигалась дальше. Котенок мягко переступал лапами,
внезапно замирал на середине шага и так же неожиданно продолжал путь, не
забывая обнюхивать все вокруг себя; старуха в нелепом одеяле шла следом; а
замыкал шествие молодой человек в пальто.
М-р Кенинсби покрылся мурашками. Откуда взялся котенок? И
почему свихнувшаяся карга так тихо крадется за ним? Может быть, это ее котенок,
и она хочет его поймать? Но она вовсе не торопится; если котенок
останавливается, останавливается и она; если он идет, она просто идет следом. И
все их движения повторяет этот дылда в пальто. Безумие какое-то; да просто
жуть! Не отпуская дверной ручки, м-р Кенинсби смотрел им вслед.
