Нэнси с благоговением внимала безмерному, страстному горю;
но вот в ней зародилось и новое чувство: в глубине сердца холодом толкнулся
страх. Он возник сейчас и здесь, но в нем жило будущее.
Одна рука Нэнси лежала в руке Генри, но на другой еще горели
царапины, оставленные Джоанной. И впереди, на пути, ведущем к Сибил, стояла
Джоанна. Нэнси видела тетю, она была далеко, у подножия лестницы. Но путь туда
преграждала Джоанна, ее тело, ее голос. Нэнси хотела пройти к Сибил, но голос
мешал ей. (Вот в чем заключается глупость трусости — даже голос может преградить
путь тому, кто боится!) Почему Сибил сама не подойдет к Нэнси? Правда, там,
вокруг Сибил, перед ней, в переменчивом красноватом свете от вечно снующих рук
мелькают могучие золотые образы. Некогда они вышли из облака, а теперь сами
творили его.
Нэнси с трудом различала фигуры, которые успела запомнить —
двадцать Старших Арканов и еще один. Взлетало и гасло алое сияние, но глаза
Нэнси моментально схватывали и удерживали увиденное. Она узнавала корону
Императора, часть Колесницы, запряженной сфинксами, серп Смерти, сандалии
детей, играющих под жарким солнцем; они и сами излучали яркий полуденный свет.
Обрывки видений в непрестанном чередовании сменяли друг друга.
А потом сияние поблекло, подернулось рябью, и все скрылось
за сплошной пеленой тумана. Но, едва прикрыв глаза, Нэнси услышала голос Сибил
и ощутила рядом с собой какое-то движение. Она торопливо открыла глаза — как
раз вовремя, чтобы увидеть среди прочего безумия, как кот, недавно сидевший на
золотом столе, теперь мчится вниз по лестнице прямо к Сибил. Это дикое
нездешнее создание отыскало Сибил в чародейской метели, привело Джоанну в
комнату танцоров, едва не впустило снег в дом, сновало из снега в туман и
обратно так, словно и было душой стихии. Эта тварь будто случайно оказалась как
раз там, где обезумевшая страсть пыталась совершить жертвоприношение, —
теперь это существо скользнуло вниз по ступеням и, вопреки всем ожиданиям,
внезапно остановилось, а потом с извечной кошачьей грацией медленно пересекло
коридор и оказалось у ног Сибил.
Сибил что-то сказала коту и почесала его за ухом. Зверь
потерся о ее ноги и подпрыгнул, играя. Стоило коту замереть, как смолк и вопль
Джоанны. Неожиданная тишина оказалась более тягостной, чем звучавший до того
плач. Это была тишина не облегчения, а бессилия и безнадежности. Крик мира
оборвался; мяч, вылетев из руки Жонглера, мучительно поворачивался в
пространстве. Сумасшедшая старуха умолкла, точно ее ударили по губам; черные
глаза теперь не отрывались от лица Сибил. В гнетущей тишине Сибил громко
произнесла:
— Дитя нашлось, Джоанна; младенец жив и здоров. Все
хорошо; дитя нашлось.
Джоанна попыталась заговорить, но не смогла. Громко шаркая,
она двинулась вниз по лестнице. Ладони с огненным оружием были развернуты.
Джоанна словно несла меч владыки огня, нацелив его острие на ту, которая
посмела помешать ей. Сибил сделала шаг вперед, кот рядом с ней поднялся на
задние лапы.
— Он здесь. Иди и поклонись ему, — снова
произнесла Сибил.
Хрипло, с усилием, словно вопреки собственной воле, Джоанна
выговорила:
— Это опять ты, снова и всегда — ты. Я увижу его, когда
ты умрешь. Когда ты умрешь, и мир погибнет, я увижу моего желанного.
Анабель, притаившаяся возле двери в гостиную, видела
странную даму, левая рука которой то поднималась, то опускалась, словно в такт
подпрыгивающему коту, а правая была вытянута вперед призывающим жестом. На
открытой ладони, на изящных пальцах переливалось облако. Анабель показалось,
что мисс Кенинсби протягивает золотую руку в сторону лестницы, по которой
медленно сползала Джоанна. Рука, способная спасти Лотэйра, успокоить Нэнси,
вылечить Аарона, подобрать котенка в снегу, закрыть дверь и усмирить буран,
готова была принять и это последнее безумие рода человеческого. Вот она, очень
спокойная — центр всех вещей, сила и слава, — рука, страдающая вместе со
всеми мучениками; приветствующая всех влюбленных; повелевающая всеми
правителями. Золотое облако, словно отвечая ее призыву, потекло к этой ладони,
приобретая формы и образы. Руки всех символов тянулись к человеческой руке, ибо
она была — сама жизнь, которая больше и значимее любого символа.
Нэнси и Генри видели сверху царственные и
священнодействующие руки, руки, создающие Башню, беспомощные руки Колеса
Фортуны, белые руки, протянувшиеся из снега, огненные руки, вырывающиеся между
пальцев Джоанны — они вспыхивали, летели вниз по лестнице и исчезали — сама
деятельность устремилась к точке великого покоя. Неисчислимые времена руки
Жонглера подбрасывали и ловили шары бытия, и вот настал урочный час, когда рука
Шута исполнила извечное обещание и открыла свои тайны. Облако в последний раз
закрутилось маленьким смерчем вокруг раскрытой ладони, образы, смешиваясь и
теряя обличья, прошли последний круг танца. Теперь отчетливо видимой оставалась
только одна рука, и к ней, в нее катились волны силы. На бесконечно малую долю
времени вечный танец замер, чтобы осознать и вобрать в себя нерушимый покой
более властной воли. А потом внезапно танцоры исчезли, и вместе с ними исчезло
золотое облако, а от фигуры Сибил, как от полуденного солнца, брызнул во все
стороны яркий золотой свет.
Над снегом, покрывавшим коридор, над Аароном Ли, над
ступенями и пролетами лестницы и надо всеми, кто стоял на них, выше и выше, по
всему дому разливался совершенный, спокойный свет. Хаос, царивший в доме в
последние часы, словно высветил новые краски и придал новые формы привычным
вещам; лица людей осветились изнутри. Стояла рождественская ночь, но в
солнечном свете, разлитом между Сибил и Джоанной, серьезно и сосредоточенно
играли двое детей. Мистериальная тайна, которую древний мудрец вложил в Старшие
Арканы, здесь и сейчас обрела свое высочайшее воплощение. Солнце Таро правило
через Сибил, и те, кто собрался в доме Аарона Ли, увидели священных детей
Солнца, маленький небесный росток на земле. Горничная Анабель смотрела на них с
непонятным ей самой умиротворением; Аарон Ли смотрел на них со стыдом. Нэнси и
Генри тоже видели их, и Нэнси смеялась, просто радуясь этой картине, а Генри
чувствовал, что сердце его совершает такой тяжелый труд, какого не знало
никогда прежде, пытаясь призывать и властвовать. Сибил, конечно, тоже видела
эту очаровательную пару. Но было и еще кое-что, видимое лишь ей одной. За
спинами играющих детей, между собой и Нэнси Сибил видела летящую стремительную
фигуру Шута. Это он замыкал детей охранительным кругом, он поддерживал и
защищал Джоанну, он присутствовал одновременно везде и всегда оставался один.
Всеобъемлющий и совершенный, он так же легко проносился по ступеням лестницы,
как прежде бежал в снежной метели. И когда он промелькнул мимо Влюбленных,
окатив их сполохом золотого света, Нэнси в безотчетном порыве повернулась и
поцеловала Генри — она непременно должна была сделать это до того, как исчезнет
свет, чтобы завтра найти внутри себя нечто, способное противостоять горестному
плачу, поднимающемуся над миром. Она чувствовала, как трепещет ее рука на плече
Генри, принося клятву. Грядущим годам предстоит ответить, насколько доблестно
она исполнит ее. Когда Нэнси повернула голову. Шут уже исчез;
