– Синьора, вы мне не дадите стаканчик воды?
Как только женщина вышла, он согнул листок и положил себе в карман.
– А конверт? – напомнила ему синьора, возвращаясь и протягивая стакан.
Монтальбано разыграл великолепную пантомиму, которой бы Пино, присутствуй он при этом, немало восхищался: сначала искал в карманах штанов, потом, все больше суетясь, в карманах пиджака, потом сделал удивленную мину и в конце концов с силой стукнул себя по лбу:
– Какой дурак! Конверт-то я ведь забыл в конторе! Пятиминутное дело, синьора, бегу за ним и тут же вернусь.
Он забрался в машину, вынул листок, который только что прикарманил, и, пробежав его глазами, во второй раз передернулся. Опять включил зажигание, поехал. Улица Линкольна, 102. В своих показаниях Capo назвал номер квартиры. Прикинув в уме, комиссар высчитал, что техник-мусорщик должен был проживать где-то на седьмом этаже. Дверь в подъезд была открыта, лифт не работал. Он взобрался пешком на седьмой этаж, но зато сделал приятное открытие, что его расчеты оказались верны: начищенная табличка на двери гласила: «Монтаперто Бальдассаре». Открывать вышла женщина, молодая и миниатюрная, на руках ребенок, в глазах – беспокойство.
– Дома Capo?
– Пошел в аптеку купить лекарства для нашего сына, но сейчас будет.
– Почему в аптеку, малыш что, заболел?
Не говоря ни слова, женщина отвела немного руку, чтобы дать посмотреть на ребенка. Маленький был болен, да еще как: желтенькое личико, щеки провалились, большие глаза сверлили чужака уже по-взрослому озлобленно. Монтальбано стало его жалко, ему тяжело было переносить страдания малых детей, несправедливые, ведь они не успели еще прогневить Бога.
– Что у него?
– Врачи сами не понимают. А вы кто?
– Меня зовут Вирдуццо, работаю бухгалтером в «Сплендор».
– Заходите.
Женщина успокоилась. Квартира была в беспорядке, сразу становилось ясно, что жена Capo постоянно прикована к маленькому и не успевает думать о доме.
– А какое у вас дело к Capo?
– Кажется, я ошибся и начислил ему меньше положенного в последнюю зарплату, хотел взглянуть на распечатку платежной ведомости, которую ему дали.
– Если только это, – сказала женщина, – нет смысла ждать Capo. Я могу вам показать распечатку. Идемте.
Монтальбано последовал за ней, у него уже был готов новый предлог, чтобы досидеть до прихода мужа. В спальне стоял неприятный запах, как от прогоркшего молока. Женщина пыталась выдвинуть верхний ящик комода, но у нее не получалось, потому что свободна была только одна рука, в другой она держала ребенка.
– Если вы разрешите, я помогу, – сказал Монтальбано.
Женщина подвинулась, комиссар открыл ящик и увидел, что он полон бумаг, счетов, аптечных рецептов, квитанций.
– А где тут ведомости?
Именно в эту минуту в спальню вошел Capo, они не слышали, как он вернулся, дверь в квартиру осталась открытой. При виде Монтальбано, рывшегося в ящике, его пронзила мысль, что комиссар обыскивает дом в поисках цепочки. Парень побледнел, ноги у него стали ватными, и он привалился к косяку.
– Вы – зачем? – выговорил он еле-еле.
При виде откровенного испуга мужа женщина тоже заразилась паникой и отозвалась раньше, чем Монтальбано успел раскрыть рот.
– Так это же бухгалтер Вирдуццо! – почти закричала она.
– Вирдуццо? Это комиссар Монтальбано!
Женщина пошатнулась, и Монтальбано бросился ее поддержать в страхе за ребенка, рисковавшего оказаться на полу вместе с матерью, затем помог ей усесться на кровать. Потом комиссар заговорил, и слова рождались у него сами собой, безо всякого вмешательства сознания. Подобный феномен уже имел место в его опыте, и один журналист с богатым воображением выразился по этому поводу так: «Молния интуиции, которая время от времени ударяет в нашего полицейского».
– Куда вы девали цепочку?
С трудом переставляя подкашивающиеся ноги, Capo направился к своей тумбочке, открыл ящик, вытащил сверток в газетной бумаге и бросил его на кровать. Монтальбано подобрал его; пошел в кухню, уселся и развернул газету. Это было украшение грубоватое и филигранное в одно и то же время: грубоватое по дизайну и филигранное по тонкости работы и огранке бриллиантов. Capo тем временем приплелся за ним в кухню.
– Когда ты его нашел?
– В понедельник, утром рано, на выпасе.
– Ты говорил об этом кому-нибудь?
– Никак нет, только вот ей, моей жене.
– А кто-нибудь приходил к тебе допытываться, что, мол, не находил ли ты, часом, такую-то цепочку?
– А как же. Филиппо ди Козмо, он человек Джедже Гулотты.
– А ты что ему ответил?
– Что ничего не находил.
– Точно?
– Точно так, мне так кажется. А он говорит, что, ежели вдруг найду, чтоб нес ему, без глупостей, потому как это все дело страшно деликатное.
– Пообещал тебе что-нибудь?
– А как же. Что отметелит так, что мама родная не узнает, если найду и оставлю себе, и пятьдесят тысяч, если, наоборот, принесу ему.
– Что вы собирались делать с цепочкой?
– Хотел заложить. Мы так порешили, я и Тана.
– И не собирались ее продавать?
– Никак нет, она ж не наша, мы так себе представляли, как будто нам ее одолжили, не хотели пользоваться ситуацией.
– Мы люди честные, – присоединилась жена, входя в кухню и утирая глаза.
– Что думали делать с деньгами?
– Пустить на лечение нашего сына. Тогда б его можно было увезти отсюда далеко, в Рим, в Милан, куда угодно, лишь бы там были врачи, которые понимают.
Какое-то время все молчали. Потом Монтальбано попросил у женщины два листа бумаги, и она вырвала их из тетради, в которую записывала расходы. Один из листков комиссар протянул Capo:
– Вот, нарисуй мне план, укажи точно место, где ты нашел цепочку. Ты ведь у нас проектировщик, так?
Пока Capo корпел над рисунком, на втором листе Монтальбано писал:
«Я, нижеподписавшийся Монтальбано Сальво, комиссар управления охраны общественного порядка Вигаты (провинция Монтелузы), заявляю, что сего дня получил из рук синьора Монтаперто Бальдассаре, уменьшительно Capo, цепь из цельного золота с подвеской в форме сердца также из цельного золота, с россыпью бриллиантов, найденную им лично в районе местности под названием «выпас» при исполнении им своих служебных обязанностей в качестве работника экологической службы».
Он расписался, но посидел немного в раздумье, прежде чем поставить дату под распиской. Потом решился и написал: «Вигата, 9 сентября 1993». Capo в это время тоже закончил.
