— Ну, скоро там? — нетерпеливо заерзал Ольшанский
— Вроде подъезжаем, — ответил Штанина. — Черт, спросить не у кого.
— Мы уже два часа все подъезжаем. Никак не подъедем.
Грунтовая дорога неожиданно сменилась асфальтом, перед въездом в деревню на железных столбах был укреплен лист жести. Краской выведено «Сосны». В деревне еще петухи не проснулись, слышно лишь, как работает на низких оборотах дизель джипа. Ольшанский подался вперед, стараясь что-то разглядеть через затемненное лобовое стекло. Он думал о том, что не ошибся адресом, Костян Кот и его бригада сейчас как пить дать дрыхнут в халабуде Вяткина. А бумер наверняка где-то совсем рядом, как говорится, в зоне прямой видимости. Поставили сзади дома, накинули брезент — и всех дел. Ошибка тут исключена. Эти «Сосны» самое подходящее место, где может прятаться Кот. Лучшего лежбища не придумаешь. Забытый богом и людьми угол, тут человека сто лет никто искать не станет.
Неожиданно в проходе между заборами появилась какая-то фигура. Телогрейка, вязаная шапка, надвинутая на брови. То ли девка, то ли баба, не понять. Женщина остановилась, удивленно разглядывая огромный черный джип, похожий на катафалк.
— Тормози, — скомандовал Кеша.
Распахнув переднюю дверцу, он выпрыгнул из машины. Несколько минут, оживленно жестикулируя, разговаривал с женщиной, наконец, вернулся, вытерев грязные ботинки о порожек, залез на сиденье, обернулся к Ольшанскому.
— Сельские люди — это просто золото, — сказал он. — Все про всех известно. Вот она, народная простота, доверчивость… Это ведь наши корни. Ох, остаться бы здесь навсегда, жениться на этой доярке…
— Еще останешься, — мрачно пообещал Толмач. — Куда рулить?
— Самый крайний дом по улице, справа, — ответил Кеша. — Только эта баба говорит, что в последнее время тут никаких залетных дачников из Москвы не появлялось. Будто бы этот Вятка один живет. И гостей не принимал.
— Заткнись, — поморщился Толмач. — Знает твоя доярка коровью сиську. Кот и его братва прибыли сюда и первым делом к этой бабе отмечаться побежали. Мы прямо из Москвы приехали, почём у вас парное молоко? А то у нас с этим делом туго. Так ты себе представляешь?
Штанина весело заржал шутке хозяина. Настроение водителя подогревали мысли о том, что скоро Ольшанский перестанет дергаться, беситься и дразнить его, как собаку. Вот сядет хозяин в свой драгоценный бумер, прокатится… Дурное настроение и плохие мысли выветрятся, как сигаретный дым.
Проехали очаг здешней культуры: какой-то барак с обвалившимся крыльцом, здесь, видимо, по выходным крутят кино, напротив магазинчик с запертыми ставнями на окнах и массивной решеткой на крошечной витрине. Асфальт снова кончился.
Володя, наклонившись, вытащил из-под заднего сиденья длинный баул из синтетической ткани, дернул молнию. Ольшанский достал из баула автомат Калашникова. Вставив магазин и опустив флажковый предохранитель, передернул затвор. Еще три снаряженных магазина засунул во внутренние карманы куртки. Он не спал всю ночь, но сейчас сонливость сняло и без кофе.
Володя сунул в карман куртки пару коробок с охотничьими патронами, снаряженными картечью. Еще одну коробку раскрыл и, вывалив патроны на колени, стал заряжать помповое ружье «Стар». В сумке остался еще один автомат и карабин со спиленным прикладом. Это так, на всякий случай. Много оружия никогда не бывает, чаще выходит наоборот. Кеша и Штанина ни ружьями, ни карабинами не пользовались, они предпочитали автоматические многозарядные пистолеты, которые всегда таскали с собой.
Хлопнула дверь, Вяткин слышал, как по ступенькам крыльца застучали сапоги Василича. Ушел, сделал вид, что обиделся. Но навесной мотор от лодки оставил на веранде. Значит, минут через десять Огладина можно ждать обратно. Пить с сельскими мужиками — ниже его достоинства. Прикладываться к бутылке на лесопилке — последнее дело, это подрывает начальственный авторитет Василича. Побродит по округе и вернется, чтобы помириться, а заодно уж, поскольку появился повод, прикончит вторую бутылку. Поболтает языком, а потом завалится спать. Как ни крути, рыбалка откладывается до лучших времен.
Где-то вдалеке залаяла собака. Поднявшись, Вятка наполнил из ведра электрический чайник, опустил в него три яйца и, воткнув вилку в розетку, уселся у окна. На часах четверть седьмого. Время тянулось медленно. Из окна было видно темно-серое небо, рыжую прошлогоднюю осоку, припорошенную снегом. Казалось, высокие промерзшие стебли, касаясь друг друга, звенят на ветру.
Вяткин перебирал свои невеселые мысли. Десять месяцев назад он последний раз вернулся из мест заключения, по статье мошенничество, отбарабанив свои золотые четыре годика в Республике Коми под Интой. Этот срок свалился на него, как кирпич на голову. Наклевывалось конкретное дело без всяких осложнений. У верного человека в Москве Вятка взял вексель Сберегательного банка, якобы в качестве оплаты за строительные работы, выполненные в столице одной липовой фирмой, по бумагам директором которой был сам Евдоким Вяткин.
По этому векселю в местном филиале банка «Возрождение» он должен был взять наличманом чуть больше двухсот тысяч баксов и раскидать прибыль между всеми участниками предприятия. Предъявив вексель к оплате, Вятка со спокойным сердцем уехал в дом отдыха «Утес», бетонную коробку в городском пригороде, где проводили время прикинутые бизнесмены.
В начале следующей недели предстояло явиться в центральный офис банка, захватив с собой большую наволочку или сумку, и получить налик. Управляющий отделением «Возрождения» Павел Саркисов, разумеется, был в курсе, он имел большую долю, чем Вятка, поэтому был заинтересован в успешном исходе дела. Впереди маячил не убогий «Утес» с его потасканными девками, кегельбаном и шампанским, разбавленным водой из-под крана, а долгий теплый август, лирический отдых у моря в ялтинском поселке Мисхор, рядом пятилетняя дочка и любимая жена.
Но все вышло по-другому. Его взяли в одноместном номере ранним воскресным утром. Опера, даже не постучав, вышибли входную дверь. Вятку, не успевшего проснуться, стащили с кровати, не разрешив надеть трусы, навалились сверху, прижав к полу. Девчонку, с которой он проводил ночь, просто вырубили ударом в лицо. И запустили в комнату понятых. Уже в следственном изоляторе Вятка получил от Саркисова письмишко на папиросной бумаге. В иносказательных выражениях управляющий филиалом банка писал, что вины в аресте Вятки на нем нет, информация о подложном векселе пришла из Москвы из службы собственной безопасности Сбербанка. Он просил Вятку быть не слишком откровенным со следователем прокуратуры, обещал хороший подогрев и большие деньги, когда дорогой друг окажется на воле.
Одно сволочное вранье, от первого до последнего слова. Видимо, Саркисова пасли давно и, когда прижали, он сдал Вяткина как двадцать килограммов макулатуры. Получил свободу в обмен на признательные показания.
На суде он блеял что-то невразумительное, дескать, я тут вообще случайно оказался, просто мимо проходил… Филиал банка — пострадавшая сторона и так далее. Да, на Саркисова было жалко смотреть. Вторым свидетелем обвинения выступал некто Егор Агапов, изготовивший подложный вексель. Он заявил, что выполнял поручение Вятки, который якобы ему угрожал жестокой расправой. Позднее пойдет слух, что Агапова расстрелял из автомата один московский авторитет, но вскоре выяснится, что Егор сам распускал эти слухи. На кладбище закопали не его, Агапов же просто ушел в бега.
