— В общем и целом, — кивнула Лариса, стараясь сообразить, о какой лодке, реке и берегах идет речь. — Но не совсем. В смысле, насчет левого берега не все дошло.
— Черт, эта привычка изъясняться витиевато, образное мышление… Оно меня когда-нибудь погубит. Что ж, давайте напрямик. Левый берег — это жизнь вне нашего театра или вечное прозябание на вторых ролях. Неопределенность, бытовая неустроенность и все такое.
— А что, меня собираются уволить?
— Ни боже мой, — главреж прижал ладони к груди. — Но, позвольте, я закончу. Итак, берег правый — это дружба с первыми лицами коллектива, — Поветкин покашлял в кулак и непроизвольно покосился на диван, застеленный видавшим виды покрывалом. — Правый берег — это самые завидные роли, о каких молодая актриса, то есть, наша лодка, пока что плывущая по течению, не могла и мечтать. Это прочное положение в театре и многие другие блага, которые не валятся с неба на простых смертных. Но лодке нужно сделать свой нелегкий выбор. Нужно понять и решить: к какому берегу прибиться. И это не принуждение, не голая корысть. Это осознанный и, главное, добровольный выбор. Тем более что распределение ролей уже на носу. Все решится не сегодня, так завтра. Теперь понимаете?
— Вот теперь, кажется, понимаю, — усмехнулась Лариса. — Если тебе нужно перетрахаться, нечего тут распинаться. В театре полно всяких лодок, шлюпок и прочего. Только пальцем поманить — приплывут. На твою тихую пристань. Вот эту вот вонючую помойку.
Лариса показала пальцем на диван.
— Фу, как вульгарно: перетрахаться, — улыбка сползла с лица режиссера, как чулок с женской ножки. Поветкин брезгливо поморщился. — Вы меня расстраиваете. До глубины души.
Лариса поднялась на ноги так резко, что едва не уронила стул. Шагнула к двери, но шустрый Поветкин уже вырос на ее пути.
— Впрочем, я сам во всем виноват, — пролепетал он. — Ничего толком не могу объяснить. Черт побери, где мои манеры? Где умение обращать с лучшими представителями прекрасного пола? Я такой неуклюжий, такой беспомощный и косноязычный. Сибирский валенок, тюфяк… И после этого за глаза меня еще называют ловеласом. Господи… Это просто смешно. Кто распускает эти гнусные слухи? Не иначе как Самсонов. Больше некому. Ладно, с ним я еще разберусь. Для начала вставляю ему хорошую трехлитровую клизму. Нет, трех литров мало будет. Нужно ведро, не меньше. Это не для того, чтобы промыть его говнистые кишки. Чтобы мозги встали на место. Вот вечно так. Хочешь как лучше…
— Если хотите как лучше, уйдете с дороги, — Лариса заглянула в глаза главрежа. — И разрешите мне закрыть дверь с другой стороны.
Поветкин подумал, что в следующую секунду может запросто получить коленом между ног, а к удару он в данный момент совсем не готов. Вздохнул и отступил в сторону, разрешив Ларисе выйти из кабинета. Ничуть не расстроенный итогом беседы, Эдуард Павлович, повесил на спинку стула пиджак в мелкую клеточку и пружинистыми шагами прошелся по кабинету, словно тигр по цирковой арене. Остановился, выглянул в окно. На небе собирались низкие грозовые облака.
— Никуда ты не денешься, сучка, — прошептал Поветкин. — Повертишь жопой и сама прибежишь. Еще прощения попросишь. Еще в ногах будешь валяться, поганка. Колени в кровь сотрешь, по полу будешь ползать.
Поветкин почесал затылок и добавил:
— И землю жрать.
* * *
Лариса Демидова дошагала до лестницы, спустилась вниз, открыв дверь гримерки, уселась перед зеркалом, достала из сумочки мятую пачку сигарет. Последний раз она курила, кажется, месяц назад, после трудного разговора с одним мужчиной, к которому она давно неравнодушна. Впрочем, эта любовь без взаимности… И сейчас подходящий случай пустить дым и немного успокоиться. Лариса безуспешно поискала в подзеркальнике зажигалку, взяла спички с соседнего столика.
— Вот же, блин, везет, — сказала Лариса своему отражению в зеркале. — Финал и занавес. Теперь можно губы не раскатывать, роль в новой постановке не дадут. Черт, этот Поветкин… Насквозь гнилой мужик. Гнилой и червивый.
Лариса замолчала, стряхнув пепел в пустую склянку из-под грима. Хотелось заплакать, но слез не было. А ведь в последний месяц все складывалось как нельзя лучше. Театральный телеграф стучал, что Лариса ходит среди фавориток Поветкина и, весьма возможно, главреж даст ей главную роль в новой постановке. Иринка Оганянц и Люба Ремизова неожиданно впали в немилость. Пару недель назад Лариса получила свой персональный столик в гримерке, хотя девчонки из кордебалета переодевались и марафетилась в общей комнате, Демидову чуть ли не силком перетащил сюда Василий Иванович Самсонов, шепнув, что это распоряжение главного и отказаться, проявив солидарность с подругами, никак нельзя. Режиссер не поймет, обидится на всю оставшуюся жизнь. И сделает выводы.
Неделю назад в коридоре ее остановила Любка Ремизова. «Быть тебе примадонной, — Любка горько усмехнулась. — Разведка донесла, что на столе главного два дня подряд лежали твои фотографии. Что ж, жизнь течет. Я, старая кляча, свое отпахала. Пора молодым впрягаться». И заспешила куда-то, не дождавшись ответа. Значит, роль, действительно, светила. А что теперь? Лариса раздавила недокуренную сигарету. Полный мрак и безнадега.
— Лодка, плывущая по течению, — сказала Лариса. — Какой образ придумал. Сволочь он все-таки, гад последний…
* * *
Над дачным поселком «Красная нива»плыла прозрачная тишина, которую изредка нарушал далекий гул электричек и гудки скорых поездов. Краснопольский, свернув на улицу Плеханова, на холостом ходу прокатил еще пару сотен метров и, съехав с дороги, остановив БМВ впритирку к глухому забору. Он выбрался из машины, тихо хлопнув дверцей, остановился и полной грудью вдохнул воздух, пропитанный ароматом старых сосен, ранней осени и дождя. Дух такой, что голова кружится.
Краснопольский хорошо знал секрет старой калитки, просунув руку в узкий зазор между кирпичным столбиком и досками, отодвинул внутреннюю задвижку и, чуть прихрамывая на больную ногу, двинулся по тропинке к старому дому с большой летней террасой и мансардой, крытой потемневшим от времени шифером. У ворот стоял Ленд Ровер с ручным управлением и новенький Мерседес. На джипе хозяин дачи воровской положенец Сергей Павлович Исаев, он же Фанера, ездил сам, на мерсе его изредка вывозил в город водитель Боря. Высокие сосны шептались о чем-то важном, в жестяных желобах журчала вода.
Держась за перила, Краснопольский поднялся на крыльцо, стукнул костяшками пальцев в застекленную дверь веранды, не дождавшись ответа, надавил пальцем на белую пуговицу звонка. И опять ни ответа, ни привета. Он вошел, прикрыв за собой дверь, осмотрелся. На веранде, где Фанера мог просиживать часами, наслаждаясь покоем, слушая шум дождя или ветра, на этот раз никого не оказалось. Кресло-качалка пуста, плетеный диван с мягкими подушками застелен покрывалом, видно, что сегодня на свое любимое место хозяин еще не приземлялся. Странно… Краснопольский уже хотел вытащить из подплечной кобуры пистолет и передернуть затвор. Но тут дверь в комнату распахнулась, на пороге появилась высокая костистая женщина лет пятидесяти с гаком в длинном ситцевом платье и несвежем фартуке.
