Через час пути она поняла, что гряда холмов куда выше, чем казалась издалека, склоны довольно крутые, местами каменистые. Будет нелегко забраться на них. Лучше взять левее и обойти косогоры по лощине. Дорис свернула налево, и тут услышала какой-то звук: кажется, с ближнего холма вниз катятся мелкие камушки. Она остановилась, прислушалась, а потом, увидев темную громадину вросшего в землю камня, подбежала к нему, присела на корточки и в испуге замерла.
Звуки неожиданно пропали, снова стало тихо. Прошло минут десять. Дорис подумала, что задерживаться нельзя, надо идти дальше. Если пугаться каждого шороха и останавливаться, к дороге выйдешь очень не скоро.
Хлебнув воды из бутылки, она поднялась и зашагала дальше. Показалось, что впереди, на фоне рассветного неба, появились чьи-то длинные тени, скользнули по небосводу и легли на землю. Дорис сбавила шаг, снова услышав те же странные звуки. За спиной никого, а впереди ясно обозначились силуэты трех всадников. Фигурки были еще маленькие, далекие. Послышался лай собаки. Дорис знала, что на равнинах можно встретить пастухов на лошадях, такое развитие событий не было неожиданным. Ничего страшного тут нет, даже наоборот. Люди сразу поймут, что она человек мирный, зла никому не сделает, и, вероятно, захотят ей помочь. Может быть, посадят на лошадь и довезут до шоссе. Или хотя бы покажут, в какую сторону надо двигаться.
У Дорис была еще секунда, чтобы сделать выбор: остаться стоять или упасть на землю, отползти к ближнему камню и за ним переждать, пока всадники проедут мимо. Она решила, что прятаться нет смысла, собаки все равно ее найдут, и, подняв руку, помахала всадникам.
Один из пастухов, заметив ее, тоже поднял руку и помахал в ответ. Всадников и Дорис разделяло метров тридцать, когда ветер донес до нее несколько слов. Их значение не понять: мужчины говорили по-казахски, но она ясно услышала свое имя. Поднятая рука опустилась. Откуда-то послышалось собачье повизгивание, и через мгновение из темноты вылетела огромная черная овчарка. Подпрыгнув, она толкнула Дорис лапами в грудь, сбила с ног.
Американка упала на спину, больно ударившись затылком о камни. Собака лежала на ее груди, шумно дышала, высовывая длинный язык и роняя тягучую слюну. Один из всадников что-то крикнул, пес отступил, сел на землю и заскулил. Дорис, плохо соображая, что происходит, поднялась и бросилась бегом вверх по склону. Собака залаяла, но следом не побежала. Дорис еще слышала мужские голоса, потом налетел ветер, и звуки оборвались.
Она отчаянно карабкалась вверх, оступалась, лезла дальше. Где-то близко раздался странный неприятный звук – это кто-то из всадников достал длинный кнут и щелкнул им в воздухе, затем что-то крикнул ей вслед, громко и властно.
Снова засвистел кнут, Дорис почувствовала, как нижнюю часть ног словно кипятком обожгло. Это плетеный шнур из грубой сыромятной кожи обмотался вокруг щиколоток, намертво скрутив их. Она упала, выронив бутылку с водой. Неведомая сила потащила ее вниз, по камням, по колючей траве. Открыв глаза, Дорис увидела перед собой человека на лошади. Он был в полицейской форме и фуражке.
– Что, набегалась? – Капитан Плющ тяжело дышал. – Еще раз попробуешь бежать, и узнаешь, что такое настоящий кнут. С первого удара он сдирает кожу до мяса.
– Дрянь! – процедила сквозь зубы Дорис. – Подонок!
– Я этого не слышал, – усмехнулся в ответ Плющ.
– Ты все слышал. Будь ты проклят!
Двое других мужчин, спешившись, подняли ее на руки, забросили на четвертую лошадь без седла, которую вели за повод, и положили лицом вниз поперек лошадиной спины. Зачем-то заткнули рот тряпкой, будто боялись женского крика. Дорис чувствовала, как ее правую руку, пропустив веревку под лошадью, привязывают к левой ноге. Тот, кто сидел на коне, бросил короткую фразу, на этот раз по-русски. Двое других мужчин, копавшихся с веревкой, засмеялась.
Возвращение в поселок заняло около часа. Дорис сняли с лошади и заперли в темном сарае. Весь день она сидела у стены, чувствуя, что где-то рядом, в нескольких шагах от нее, лежит что-то страшное, зловонное. Ее тошнило, хотелось пить, хотелось узнать, сколько времени. Но воды не было, не было и часов на руке, не было сил постучать в дверь. Поздним вечером ее выпустили из сарая, повели вдоль улицы. Она очутилась в той же комнате, откуда бежала. Старуха принесла лепешку и бутылку с темной жидкостью, пахнущей мятой.
– Я хочу воды, – попросила Дорис.
– Нет у меня воды, – ответила старуха. – Пей травяной настой.
Дорис выпила две чашки настоя, отломила кусок лепешки, но съесть так и не смогла. В голове все перепуталось, мысли разбежались, а силы покинули тело. Она забылась глубоким сном без сновидений.
Еще затемно Радченко поднялся, развел огонь в печке, вскипятил чайник. Сыпанул в эмалированную кружку щепотку заварки, плеснул кипятка. Дрима вышла из-за занавески, присела к столу. Она проплакала всю ночь и сейчас вытирала уголком платка опухшее от слез лицо и красные глаза.
– Уезжаешь? – спросила она.
– Пора, и так загостился. Мне надо до зарезу в Москву позвонить. Когда у вас почта открывается?
– Почта два дня в неделю работает. Сегодня пятница – выходной. Но можно позвонить из конторы агрокомбината. Высокий дом в самом центре села. Там в кабинете директора телефон есть. И женщина сидит с самого утра… Вдруг из района позвонят, или еще что. Только тебе туда нельзя.
Дима молча выложил на стол пятидесятидолларовую банкноту.
– Ты говорил, что только пятьдесят дашь, – сказала Дрима. – Иначе вернуться в Россию будет не на что.
– Я сомневаюсь, что смогу вернуться, – покачал головой Радченко. – Ну, на крайний случай у меня есть что продать. Часы, подарок жены. Я бы тебе их отдал, но мне нужно знать время. И еще: часы я использую как компас, без них трудно ориентироваться в степи. Ружье Сырбая отдашь?
– Забирай. Бинокль у него был, но пришлось на продукты и лекарство выменять. Еще в сарае за дверью канистра с бензином.
Радченко осмотрел старое ружье двенадцатого калибра, повесил его на плечо и вышел из дома на двор. В сарае зажег фитиль керосиновой лампы и осмотрелся. В сорокалитровой канистре бензина почти под завязку. Он заправил бак мотороллера, а канистру с оставшимся бензином накрепко привязал капроновой веревкой к заднему багажнику. Потушил лампу и вернулся в дом, когда небо на востоке за холмами уже сделалось светло-серым. Выпил кружку остывшего чая, съел два ломтя хлеба, посыпанных сверху сахаром. Остальной хлеб разделил надвое, оставил половину Дриме, остальное положил в сумку из искусственной кожи со сломанной молнией, туда же сунул ружье и пистолет со снаряженной обоймой. Пожал ладонь Дримы, узкую и горячую, и вышел за дверь. Женщина опустилась на табурет и снова заплакала.
Последние предрассветные сумерки растаяли, небо стало розовым. Дима проехал вдоль улицы, поставил мотороллер у дома с высокой крышей, поднялся на крыльцо и толкнул незапертую дверь.
Дом был большой, один коридор шел прямо и упирался в запертую дверь, на которую привинтили табличку «Председатель агрокомбината «Жатва». Второй коридор поворачивал налево. Перед приоткрытой дверью были расставлены несколько стульев. Слышались голоса, мужской и женский. Радченко прошагал несколько метров, вытащив из сумки ружье, толкнул дверь, оказавшись в кабинете, закрыл ее плечом, а затем повернул ключ, торчащий в замке. Смуглая женщина в косынке, сидевшая за столом, посмотрела на раннего посетителя с удивлением. Перед столом стоял мужчина в высокой шапке из белого войлока. Дима ткнул мужика ружьем в бок, глянул на женщину.
