– Спасибо, – всхлипнула Тимонина. – Спасибо, вы очень добрый человек.
– Это мой долг, поставить в известность близких пострадавшего.
– Даже не знаю, как вас благодарить, – Тимонина снова всхлипнула. – Завтра же утром я буду у вас. Спасибо.
– Вашему мужу спасибо, – ответил Глухарев. – Он спас людей.
– Он у меня такой. О других беспокоится, а о себе совсем не думает.
Ирина Павловна положила трубку и посмотрела на Казакевича, застывшего на месте, взглядом победителя. Сорвавшись с места, он выхватил из руки Тимониной листок с записями.
– Город Калязин Тверской области? Надо же, куда Леню занесло… Впрочем, тут, по-хорошему, два, ну, два с половиной часа езды. Молись за меня.
Сунув листок в карман, не попрощавшись, Казакевич вышел из дома и погнал машину к Москве, в район Сретенки. Валиев и два оставшихся помощника бригадира ждут ответа, гадают, отменит ли Казакевич заказ. Что ж, ждать осталось недолго. Сегодня азербайджанцы покажут, на что способны.
День уже клонился к вечеру, когда Казакевич позвонил условным звонком в дверь квартиры, снятой азербайджанцами. Бригадир сам вышел открывать, пропустил Казакевича в кухню.
– Поздравляю, – сказал Казакевич, – Тимонин нашелся, попал в больницу города Калязина с какими-то царапинами. Так что давайте по коням, к Тимонину надо отравляться. Срочно. Чтобы твой должок не заржавел.
Когда сестра убежала за портфелем, Тимонин встал и подошел к окну. Из палаты просматривался больничный двор, застроенный деревянными сараями и засаженный молодыми чахлыми тополями. На заднем плане виднелась котельная с высокой трубой, пускающей в небо черный дым, и одноэтажный кирпичный домик – видимо, больничный морг.
Картина была такой скучной, что захотелось спать, и он снова лег на кровать.
– Вот ваш портфельчик.
Сестра неслышными шагами вошла в палату, поставила портфель на стул. Тимонин открыл замок, убедился, что деньги, как ни странно, на месте, сунул портфель под кровать и снова лег на спину. Сомова остановилась в дверях и, наконец, решилась на вопрос.
– А правда, что вы спасли тех людей из вертолета?
– Я что? Я спас? – переспросил Тимонин. – Кого?
О своем подвиге Леонид почти ничего не помнил. Мало того, он плохо понимал, где находится, как сюда попал, за какую провинность ему нужно валяться на этой койке. Сомова, оценив скромность больного, больше не стала ни о чем спрашивать. Выйдя в коридор, она села за стол рядом с дверью в палату Тимонина, включила лампу и начала фасовать таблетки по пакетикам.
Тимонин ненадолго задремал, но был разбужен тяжелыми шагами. Растворив обе створки двери, в палату вошли двое военных и поставили у противоположной стены еще одну койку. Затем вкатили каталку с восседавшим на ней пожарным-полковником. Будь Тимонин в здравом рассудке, он не узнал бы спасенного им человека.
На грудь, спину, руки, лицо полковника, поцарапанные металлом, порезанные осколками лопнувших иллюминаторов, наложили повязки, в несколько слоев замотали бинтами, израсходовав на одного пожарного недельную норму перевязочного материала, отпущенного на всю больницу. Сломанные в голенях ноги закрывали шины и гипс. Из-под повязок на Тимонина глядели живые черные глаза.
– А я сам к тебе попросился, – сказал полковник. – Меня тоже в одиночку поместили, так я там за час чуть от скуки не подох. Виноват, не представился. Белобородько Василий Антонович. А тебя как величать?
– Меня? – переспросил Тимонин. – Леня.
– Ну, значит, будем дружить, Леонид. Я уже сказал, кому надо, коньячка сейчас принесут, дерябнем за мое спасение, за твое здоровье. И телевизор доставят.
В палате снова появились лейтенант и прапорщик. Поставили в углу высокую тумбочку, водрузили на нее телевизор. Через несколько минут между кроватями Тимонина и Белобородько стоял стол, покрытый клеенкой.
– Ты вот что, – тронул прапорщика за рукав Белобородько. – Поставь сюда, рядом с моей кроватью, стул. Слетай в дежурку, доставь сюда мою форму, и все это дело повесь на стул. Сверху – китель с погонами и орденскими колодками. Чтобы из коридора было видно, что тут лежит без пяти минут генерал. К нам завтра большие люди придут. Даже из газеты корреспондента присылают.
– Слушаюсь! – Прапорщик исчез за дверью.
Глава 14
Руслан Валиев и два его компаньона добрались до Калязина без приключений. Они быстро нашли больницу, расположенную у въезда в город, заплатили охраннику, стоявшему на воротах, чтобы пропустил машину на территорию больницы. «Нива» остановилась в удобном месте: в густой тени трансформаторной будки.
– Подождем, – сказал Валиев. – Нужно, чтобы объявили отбой и погасили свет в палатах. В какое время в больницах вырубают свет?
Сидевший на заднем сиденье рядом с бригадиром бывший борец Магомет Нумердышев неопределенно пожал плечами.
– Наверное, в одиннадцать. Когда я лежал в больнице…
– Тогда пойдем в начале двенадцатого, – сказал Валиев, – и сделаем все, как надо. Обстоятельно, без спешки. – Он посмотрел на светящиеся в темноте стрелки наручных часов: ждать долго, а терпения нет. И разговоры разговаривать не о чем: все, вплоть до мелочей, обговорили еще по дороге. – Давай, топай на разведку. Все проверь, осмотрись хорошенько. И без спешки. Никто за нами не гонится, – повернулся Валиев к водителю Байраму Фарзалиеву.
Байрам знал, что делать. Он выбрался из машины, тихо захлопнул дверцу, и через пару секунд мужской силуэт растворился в темноте.
Пожарный Белобородько оказался мужиком, некрепким на спиртное. Он осилил три рюмки коньяка, затем повалился на постель, заявив, что сломанные ноги болят, и, устроившись на подушке, делал два дела: смотрел футбол и из последних сил боролся с тяжелой дремотой. То закрывал глаза и негромко похрапывал, то просыпался и спрашивал, какой счет и кто с кем играет.
Когда стемнело, в палату вошла сестра Сомова, включила верхний свет и сделала пожарному укол амнапона.
Тимонин от укола отказался. Ему не нравилось, когда женщины шлепают его по заду. Нравилось – наоборот. Он подошел к окну и замер. Над городом спустились сумерки. Из окна Леониду было видно, как на улице за забором зажглись уличные фонари. Их блеклый голубой свет заслоняли своими черными листьями разросшиеся у забора тополя. Но и в этом бледном освещении он увидел, как через распахнутые ворота во двор въехала светлая «Нива» с затемненными стеклами и остановилась рядом с будкой электроподстанции, точно напротив больничных окон. Погасли фары и габаритные огни, но никто из «Нивы» не вышел. Казалось, из-за темных стекол за больничным корпусом, за освещенными окнами, за Тимониным наблюдают чужие враждебные глаза.
Он испытал странное беспокойство и, подойдя к выключателю, погасил свет, чтобы чужаки из «Нивы» не пялились в его окно.
