Колчин задержал взгляд на затейливой резьбе ставен.
— Моя работа, — похвастался Иванченков. — Времени свободного много, вот и балуюсь плотницкой работой. Я уже два года в сторожах. Библиотекой не заведую. Да и библиотеки той больше нет.
Хозяин провел Колчина через полутемные сени в большую комнату, оклеенную старомодными «купеческими» обоями, зелеными с золотым рисунком.
— Жену я отправил к соседям, — предупредил Иванченков. — Чтобы разговору не мешала.
Усадив Колчина за круглый стол под оранжевым матерчатым абажуром, куда-то убежал, вернулся с глиняным кувшином и двумя стаканами.
— Хлебный квас с хреном.
— Вот это кстати.
Иванченков наполнил стакан темной мутноватой жидкостью. Колчин махнул холодного кваса, стер с губ пену и подумал, что хозяин сейчас обязательно скажет, что готовил квас собственноручно.
— По бабкиному рецепту квас приготовлен, — сказал Иванченков. — Моей супругой.
— Я так и подумал, — сказал Колчин и хотел уже взять быка за рога, но Иванченков заговорил сам, не дожидаясь наводящих вопросов.
— Когда утром сюда позвонил офицер из местного управления ФСБ предупредить о вашем визите, я не удивился. Ведь справедливость когда-нибудь, пусть с опозданием, должна взять верх над ложью и преступлениями. Я имею в виду историю с Верой Людович, покойной женой моего друга. Вы ведь по этому делу пришли?
— По этому, — кивнул Колчин. — По какому же еще?
— Да, тяжко обо всем этом вспоминать. Но придется. Начну с начала. Я познакомился с Евгением Дмитриевичем в то время, когда его перевели сюда из Новосибирска. Я доставал Жене иностранные журналы по строительству. Он свободно читает по-английски...
Колчин скинул под столом ботинки и блаженно зашевелил пальцами ног. Утром он сдуру отказался от машины, которую ему предложили в городском управлении. В жаркий день мотаться по незнакомому городу, вытянутому вдоль Камы на десятки километров, — не самое приятное и увлекательное занятие, но Колчин открыл для себя эту простую истину с опозданием. К вечеру он окончательно выдохся, голова была свободной от мыслей, пустой, как оркестровый барабан.
Механически кивая, Колчин представлял себе, как он вернется в гостиницу. Возьмет в буфете холодного пива и бутербродов, запрется в номере. А потом рухнет на жесткую койку и провалится в сон. Но хозяин, кажется, настроился на долгий, обстоятельный рассказ о судьбе Людовича и его покойной жены.
Иванченков рассказывал складно, как по писаному.
По его словам выходило, что Вера Романовна проработала в жилищно-коммунальном областном управлении год или чуть более того. Неприятности начались из-за фельетона в одной из центральных газет с критикой тогдашнего начальника жилищно-коммунального управления области Ивана Щербакова. В заметке писали, что подряды на строительные работы и проводку коммуникаций, дорог и теплосетей распределяются между частными фирмами. При этом сплошь и рядом подрядчики приписывают себе большой объем якобы выполненных работ. А государственные деньги, заработанные на приписках, делят между собой Щербаков и частные подрядчики. Время от времени Иванченков взмахивал руками, словно отгонял мух, и заявлял:
— Впрочем, кому я это рассказываю? У вас в Москве плюнуть нельзя без взятки. Не то что подряд на строительство получить.
Факты и цифры, которые были приведены в том газетном материале, из пальца не высосешь. Корреспондент мог получить их только от человека из аппарата Щербакова, от его доверенного лица. Подозрение пало на Людович, которая отвечала за проведение тендеров на строительные работы, лучше других знала всю эту поганую кухню. Щербаков запаниковал, испугался, что какие-то важные бумаги дойдут до Генеральной прокуратуры, до других центральных газет, наконец, до телевидения. Скандал пойдет по нарастающей, и его нельзя будет замять. Надо принимать меры. Заказывать мокрое дело, мочиловку в подъезде нет смысла, если ты при власти. Сам Щербаков, мужик жадный, но туповатый и неотесанный, из маляров, никогда бы не додумался до столь остроумного решения. Но кто-то из друзей, из образованных собутыльников, посоветовал этот вариант, с психушкой... Позже выяснилось, что у страха глаза велики. Никаких последствий лично для Щербакова тот газетный материал не имел. Ну, состоялся неприятный разговор с губернатором... Ну, какую-то комиссию создали из своих же местных проверяльщиков... На том дело и заглохло.
Иванченков уверен, что Вера тут ни при чем. Утечку информации в центральную газету устроили конкуренты, которым не досталось выгодных подрядов. Вера Людович простая женщина, исполнительный работник. Но не борец за торжество справедливости. Щербаков понял это, когда делу уже нельзя было дать обратный ход. Вера умерла на Банной горе. За неделю до смерти она полностью ослепла. Те препараты, которыми ее пичкали, дали какие-то осложнения или побочный эффект.
Евгений Людович, похоронив жену, пытался в одиночку справиться со своим горем и с самим собой. Но все валилось из рук, он взял больничный, сидел дома, ни с кем, кроме Иванченкова, не общался, не подходил к телефону. Зимой он сломал ногу, пару недель лежал в больнице. Спустя два месяца гипс сняли, но хромота не прошла, Людович стал ходить с палкой, припадая на больную ногу. Он похудел килограммов на пятнадцать, сразу как-то постарел. Мог молчать днями напролет.
Весной он уволился с работы, сдал казенную квартиру и уехал в Москву к сестре. Иванченков проводил приятеля до вокзала.
Когда подали поезд, Людович сказал: «Эти твари еще пожалеют о содеянном. Я это так не оставлю!» — «В смысле? — спросил Иванченков. — О чем ты?» — «Ты знаешь, о чем, — ответил Людович. — А пожалеют все... Все они».
На этой фразе тягостный разговор оборвался. Людович зашел в вагон, Иванченков передал ему чемодан и сумки с едой. Через пять минут поезд тронулся. С тех пор они не виделись.
— У вас есть его теперешний адрес? — спросил Колчин. — Или телефон?
Иванченков поднялся, скрылся за плюшевой бордовой занавеской, заменявшей дверь в спальню. Через минуту вернулся с бумажкой, положил листок перед Колчиным.
— Евгений присылал мне несколько открыток из Польши, поздравлял с днем рождения, — сказал хозяин. — Он человек несколько старомодный. Обязательный, пунктуальный. Помнит все даты, дни рождения друзей... Короче, все помнит. Но на открытках нет обратного адреса. Только вот этот телефон. Варшавский номер.
— Он вам часто звонит?
— От случая к случаю. Ну, раз в три месяца звякнет. А то и реже.
— Когда он звонил в последний раз? Чем интересовался?
— Недели три назад. Спросил, как дела, как рыбалка...
Колчин сложил листок пополам, опустил в карман.
— Евгений оставил телефон, как он сказал, на всякий случай, — продолжил Иванченков. — И просил никогда, ни при каких обстоятельствах не давать номер ни родственникам, ни знакомым. Даже сестре. Даже если та станет очень просить. Я даже удивился: к чему такая скрытность?
