— Он здесь, — ответил Стерн, не двигаясь с места. — Деньги при вас?
Вместо ответа Афанасьев поднял портфель.
— Тогда начнем, — отозвался Стерн. — Мой человек выведет Николая. Передаст его вам и проверит деньги. Стойте на месте и не дергайтесь. Держите руки перед собой, чтобы я их видел.
— Добро. — Голос Афанасьева сорвался.
Он увидел, как из темноты вынырнули две человеческие фигуры. Афанасьев не мог видеть лица людей, только темные контуры человеческих фигур на фоне слепящего света фар. Но угадал, что первым идет Трещалов, живой и, кажется, относительно невредимый.
За ним, отстав на полшага, двигался среднего роста худощавый парень в спортивном костюме и бейсболке. Длинный козырек надвинут на лоб так, что лица не разглядеть. Трещалов держал руки за спиной, шел неуверенно, слегка покачиваясь.
— Стой, — крикнул Стерн. — Ни шагу дальше.
Ватутин остановил пленника, дернув его за воротник пиджака. Шагнув к Афанасьеву, выдернул из руки портфель. Затем снова отступил в темноту, расстегнул замок, присев на корточки. Повернув раскрытый портфель к свету, запустил в него обе лапы, долго копался, считая и пересчитывая деньги.
За несколько минут глаза Афанасьева привыкли к свету, он рассмотрел Трещалова. Костюм его был таким грязным, что выглядел хуже рабочей спецовки и болтался на плечах, как на вешалке. За несколько дней заточения Трещалов сильно похудел. Щеки запали, нос заострился. На подбородке и скулах кровоподтеки и ссадины. В довершение всего на лице блуждала какая-то совершенно идиотическая улыбочка. Судя по этой улыбочке, Трещалов вполне доволен жизнью, этим вот дождем, грязью и, главное, своим положением униженного, избитого раба, чья жизнь подвешена на тонком волоске, готовом вот-вот оборваться.
— Капуста, кажется, настоящая, — крикнул Ватутин. — Порядок.
— Порядок. — Трещалов механически повторил последнее услышанное слово.
Ватутин поднялся, застегнул портфель и зашагал обратной дорогой к фургону. Афанасьев, не зная, можно ли ему приблизиться к пленнику, или следует и дальше стоять столбом, месил грязь, переминался с ноги на ногу и тосковал душой. Пусть эти твари уедут, — решил он. А там уж... А там уж сами разберемся.
В эту минуту он был уверен, что добром дело не кончится, и ждал любого подвоха. Между тем парень с портфелем залез на водительское место, хлопнул дверцей. Заработал двигатель «Газели».
Афанасьев достал из кармана носовой платок и вытер мокрое лицо. Второй мужик, видимо главный, назвавшийся Александром, распахнул дверцу. Господи, кажется, они уезжают.
В последнюю секунду этот главный вдруг передумал залезать в кабину.
Ослепленный фарами, Афанасьев не видел того, что происходит возле фургона. Только услышал два тихих сухих хлопка. Затем вторая дверца закрылась и фургон дал задний ход.
Трещалов пошатнулся, присел на одно колено и боком повалился в дорожную грязь. Афанасьев сделал несколько шагов вперед, наклонился над другом. Фары больше не светили на дорогу, фургон развернулся, мигнул задними фонарями и укатил в сторону профилактория «Родник». Афанасьев сгреб пиджак Трещалова, потащил тело к обочине, но поскользнулся, сам упал задом в грязь. Поднявшись, ухватил друга за кисти рук, поволок на траву. В эту минуту отупевшему от переживаний Афанасьеву казалось очень важным вытащить Трещалова на обочину.
...«Газель» двигалась по темной проселочной грунтовке. Проехали унылое двухэтажное здание профилактория для слабовидящих, отделенное от дороги забором из металлической сетки. Окна были погашены, хрипло лаяла собака. Свет фар выхватывал из темноты стволы деревьев, близко подступавших к дороге, темные контуры заброшенной животноводческой фермы, покосившиеся телеграфные столбы.
Долго молчали. Когда проехали какую-то утонувшую в грязи деревеньку, Сева Ватутин заговорил:
— Надо было и второго кончить.
— Какой ты кровожадный, — усмехнулся Стерн.
— Мы же свидетеля оставили. И вообще...
— Свидетель из него никакой, — спокойно ответил Стерн. — О нас он не знает ничего. А кончать его нельзя. Этот Афанасьев — друг и компаньон покойного. Теперь все подозрения падут на него. Как правило, с партнером по бизнесу расправляется другой партнер...
— Да, вы правы, — согласился Ватутин. — Ему не позавидуешь.
— Короче, у ментов к Афанасьеву будет много вопросов. Я бы на месте Афанасьева бежал из города.
— Это как?
— Закопал бы труп Трещалова в ближнем лесу, сам руками могилу бы вырыл. Взял билет на самолет — и тю-тю. И постарался забыть сегодняшний вечер, как самый страшный кошмар. А иначе сам знаешь, что ему светит. А сказке о каком-то фургоне, о выкупе менты не поверят. Все знают, что Трещалов стоит куда дороже пятидесяти штук.
Глава седьмая
Афанасьев доволок Трещалова до обочины.
На относительно сухом ровном месте, у кустов бузины, разросшихся у кювета, остановился. Вспомнил, что в кармане мобильный телефон. Он вытащил трубку, ткнул пальцем в одну кнопку, в другую... И задумался. Раздумье длилось несколько коротких секунд, Афанасьев опустил трубку обратно в карман.
Вызывать «скорую» и ментов — верное самоубийство.
Трещалову уже не поможешь, это ясно. Он явно не жилец. Тут самое время о себе подумать, ведь труп, ясное дело, захотят повесить на него, на Афанасьева. Менты долго копаться, разбираться в деталях не станут. Сфабрикуют дело, предъявят обвинение... Не отмажешься, только истратишь на адвокатов целое состояние.
— Сейчас, потерпи, — прошептал Афанасьев, опустился на корточки, расстегнул пиджак. На всякий случай обыскал карманы Трещалова, но нашел лишь клочок бумаги, вырванный из школьной тетрадки, да несколько сломанных спичек. Афанасьев хотел перевернуть раненого на живот, но передумал. В этой темноте он вряд ли разглядит, куда вошли пули, слепые ранения или сквозные. Да и пользы от такой информации — с гулькин нос.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Афанасьев. — Я помогу... Потерпи немного. Сейчас...
Трещалов открыл рот, стал давиться хриплыми клокочущими гортанными звуками. Показалось, что раненый что-то пытается сказать. Афанасьев опустился на колени, стараясь разобрать слова, но услышал только хрипы. И еще Трещалов пытался высунуть изо рта язык, красный, какой-то плоский и тонкий, словно раздавленный каблуком. Афанасьев поморщился, решив, что Трещалова пытали, пассатижами раздавили его язык.
Трещалов снова закашлялся, стал давиться кровью, и изо рта выскочил, упал на траву окровавленный пластиковый пакетик. В такие герметичные прозрачные пакетики в некоторых банках упаковывают новые пластиковые карточки, которые выдают клиентам. Афанасьев взял пакетик, вытер его о пиджак Трещалова. Внутри — сложенный в несколько раз листок бумаги. Видимо, записка.
