– Какую ещё табличку? – опешил Осипов.
– Обычную табличку, какую на могилах ставят. И надпись: «Здесь лежат Алтынов и Яновский. Убиты бандитами».
– Вы уж скажете, табличку. А вот брезент надо обязательно принести.
– Да подожди ты со своим брезентом, – остановил его Журавлев. – Упекся тебе брезент. Сейчас хочу на второго посмотреть. Я перекурю. А ты этого на бок положи, чтобы я другого увидел.
Закинув вверх колено, Журавлев, тяжело дыша, выбрался из могилы. Он сунул в рот сигарету, прикурил от зажигалки. Вытерев платком испарину, расстегнул пиджак.
Осипов, согнувшись в поясе, запыхтел на дне ямы.
Тут Журавлев полез под пиджак, вытащил из-за брючного ремня пистолет и выстрелил Осипову в затылок. Брызнула кровь, кепка слетела с головы Сергея Николаевича.
Выстрел прокатился эхом между деревьями и стих. Осипов, не издав ни звука, тяжелым мешком упал на дно ямы. Журавлев с дымящимся пистолетом в вытянутой руке стоял на краю могилы и странно усмехался. Наконец, он сунул пистолет за пояс, поднял с земли стреляную гильзу и опустил её в нагрудный карман пиджака.
Локтев с отвалившейся челюстью замер на месте.
Сцена была такой дикой и быстрой, что он на время потерял дар движения и речи. Возможно, если бы не дерево, подпиравшее спину, Локтев свалился бы с ног от неожиданности.
– Что… Что же вы наделали? – голос Локтева сделался тонким, чужим.
– А ты чего хотел?
Журавлев продолжал усмехаться.
– Чтобы эта зараза и нас с тобой лопатой на куски порубала? И гнили бы мы в этой яме. Там в лодке под брезентом у него обрез шестнадцатого калибра. А под правой бирючиной на ремешке заточка.
– Заточка? – тупо переспросил Локтев.
– Вот именно, заточка. Видно, взял на всякий случай. Чтобы патронов не тратить или добить нас этой штукой. Он ведь экономный человек, я бы сказал, скупой. А за нашу кровь он, будь уверен, получил бы от Субботина хорошие деньги. Я думаю, они уже обо всем договорились по телефону.
– Вы все знали заранее и все-таки поехали сюда?
– Почему бы и нет? – удивился Журавлев. – Осипов был с нами очень откровенен в лодке. Он-то знал, что обратно мы все равно не вернемся. Значит, можно говорить правду. Короче, я доволен нашим с ним разговором.
Журавлев, кряхтя, спустился в могилу.
Наступая ботинками на тело Осипова, он подобрал лопату, выбросил её наверх. Локтев, наконец, отлепился от дерева, подошел к яме, стараясь не смотреть вниз, подал Журавлеву руку, помог вылезти. Сыщик выбрался наверх, отряхнул брюки и взялся за лопату. Локтев ничего не оставалось, как последовать его примеру. Он стал быстро лопата за лопатой забрасывать могилу землей.
Через несколько минут они закончили работу. Чтобы песчаный холмик, не был издали слишком приметным, Журавлев долго ходил взад-вперед по могиле, утаптывая землю. Локтев отошел подальше, нарезал лопатой несколько квадратов мха, уложил его сверху на могилу.
– Пройдет два-три дождичка – и все тут будет ровно.
Журавлев, вполне довольный собой, обошел вокруг могилы, снял шляпу и минуту постоял в скорбном молчании. Локтеву показалось, он хочет сказать что-то подходящее случаю.
Но Журавлев ничего не сказал, только вздохнул тяжело и, подобрав с земли обе лопаты, побрел к лодке.
* * *
Через час «казанка» причалила к пустому поросшему лесом берегу в восьми километрах от поселка Рыбачий.
По дороге, Журавлев, сидевший на моторе, побросал в воду лопаты, обрез «тулки», решетчатый настил и полную канистру бензина. Локтев, прихватив сумки, выбрался на берег и передал Журавлеву несколько круглых обросших мхом камней. Сыщик, пристроил камни под задним сидением. Журавлев разулся, бросил на берег ботинки. Затем он, высоко поднимая под головой топор, прорубил десяток дырок в днище «казанки». Закатал брюки, завел мотор.
Спрыгнув в воду, он развернул лодку носом к озеру, отпустил её. «Казанка», медленно сбавляя ход, метров двести прошла прямо, закружилась на месте, погружаясь под воду кормой. Мотор заглох. Через пять минут из воды торчал только блестящий на солнце нос алюминиевой лодки, но и он, пустив пузыри, скрылся под набежавшей волной.
Часа полтора Журавлев с Локтевым лесом добирались до шоссе. Еще четверть часа они стояли на пустой дороге, ожидая попутной машины. Наконец, из-за поворота показался «Урал» с прицепом, груженый круглым лесом.
Еще через пару часов спутники, купив билеты на ближайший московский поезд, обедали в привокзальном буфете станции «Медвежьегорск».
Журавлев, вымотавшийся после утренней экспедиции, не мог пожаловаться на аппетит. Он съел две порции куриной лапши, почему-то крепко пропахшей рыбой, и биточки с картошкой. Локтев, проголодавшийся до колик в животе, съел две порции безвкусных сосисок с тушеной капустой.
Он пришел в тихий восторг от вокзальной стряпни. И всерьез подумывал о третьей порции, ещё одной бутылке пива и ста граммах водки. Сытный поздний обед, как и следовало ожидать, притупил муки совести. Локтев отошел к прилавку и вернулся к столику с полной тарелкой.
– Когда мы познакомились, – Локтев принялся за еду, – вы сказали, что вы не убийца, а сыщик.
– Во-первых, вы слишком доверчивый человек. Во-вторых, я действительно не убийца.
Локтев, сосредоточенный на своих мыслях, не слышал последних слов.
– Вы знаете, я раньше не убивал людей, – сказал он. – Никогда. А теперь я соучастник убийства.
Журавлев, слегка осоловевший от пищи, обильно сдобренной маргарином, блаженно заулыбался. Приступ изжоги ещё не начинался, поэтому можно было переброситься словом.
– Я тоже не убивал людей, – ответил он. – Правда, года два назад убил чеченского дантиста. Он взял с меня большие деньги и сделал мост, который через день сломался. А когда я пришел к нему со сломанным мостом, он заявил, что я должен снова платить. Короче, мы не сошлись в этом вопросе, и дантист скоропостижно скончался. Умер, так сказать, насильственной смертью. При исполнении трудовых обязанностей. Но я никогда не считал дантистов, тем более чеченских дантистов, за людей. Поэтому и убийство как бы не в счет.
– И много у вас таких… Которые не в счет?
Журавлев, сделав вид, что занят едой, не ответил.
Локтев грустно покачал головой, живо представляя себе сцену скорой расправы над несчастным чеченским дантистом. Он не мог и не стремился понять, говорит Журавлев правду или складно привирает, получая удовольствие от вранья.
Поезд подошел, когда очертания горы Медвежья потерялись в густых вечерних сумерках. Купе оказалось пустым. Локтев сел у окна и стал смотреть на огоньки станции. Журавлев незамедлительно разделся, получил у проводницы свежее белье и через пять минут сладко захрапел на верхней полке.
