Маргарита сообщала, что все идет, как по рельсам. Она закруглила дела в Москве, вернулась в поселок при зоне, временно устроилась на прежнем месте, но на днях переедет в Ижму, где уже присмотрела комнату. Когда Климову разрешат свидание, пусть пришлет письмо на ижминскую почту, до востребования. «Целую крепко, люблю», – прочитал Климов. Внизу, словно яркий штемпель, горел помадный оттиск женских губ. Маргарита накрасила рот и поцеловала записку перед тем, как передать её в руки Урманцева. Климов вздохнул и разорвал кусочек бумаги в мелкий бисер.
В ту ночь он не мог заснуть, он чувствовал, что начиналась новая жизнь, начинается короткая финишная прямая на волю.
Через пять дней состоялась встреча Климова с новым кентом на задах сортира. «Где записка?» – с ходу спросил Климов. «Пошел ты, салабон, – ответил Урманцев. – Я тебе не почтальон. А на словах она велела передать, что все путем». Климов огорчился, что в этот раз не получил письма со следом поцелуя.
«Начинай делать тайник на промке, – велел Урманцев. – У тебя есть гроши на заборной книжке. Бери в ларьке харч, меленькими партиями таскай в новый мебельный цех, прячь в подвале. Место для нычки выбери сам, но с оглядкой. Надежное место». Климов возразил Урманцеву в первый и единственный раз: «В этом нет смысла, харчи на промке прятать. В том „газике“, что Рита подгонит в поселок, будет жрачка. Там будет все». Урманцев, прищурившись, заглянул в глаза Климова: «Или ты делаешь, как я сказал, или мы больше не кенты».
Как было договорено с самого начала, Урманцев с Климовым встречались каждый пятый день, меняя место встреч, общались две-три минуты и расходились в разные стороны. Пришла календарная весна, но на улице по-прежнему стоял лютый холод, снег, не переставая, валил вторую неделю. Климов получил второе длительное свидание с женой. Три долгих ночи они обговаривали под одеялом последние мелкие детали предстоящего побега.
Приготовления подходили к концу, оставалось ждать тепла, ждать условленного дня и часа.
* * *
Катастрофа разразилась именно в тот момент, когда её ничто не предвещало.
Был конец апреля. Перед отбоем Климов сдал в сушилку сапоги и, надев сменные ботинки, возвращался в свой барак. На пороге его остановил Василий Бубнов по кличке Шмель, мужик из той самой бригады, где работал Климов. Это был маленького роста, неопределенного возраста человек, облезлый, как старая крыса. На своих коротких, гнутых ногах, Бубнов передвигался враскачку, словно пьяная обезьяна. Шмель сказал, что надо покалякать в четыре глаза.
Они обошли барак, спрятались от света прожекторов. Шмель закурил покупную папиросу, доброжелательно улыбнулся: «Что, орлы, в бега собрались?»
Климову, будто обухом топора по затылку влепили. Он аж пошатнулся, услышав эту короткую фразу, оценив её зловещий смысл. Что делать? Отпираться? «С чего ты взял?» – выдохнул Климов. «Второго дня разговор ваш с Соломой возле хезника слышал», – прогудел Шмель и прочистил пальцем лохматое ухо.
Климов, сжав кулаки, шагнул вперед.
Шмель отступил назад, оскалился: «А я испугался, а я обмочился. Эх, ты. Собака лаяла на дядю фраера. Вот как это называется». «Чего тебе нужно?» – спросил Климов. «Подогрев, – ответил Шмель. – Меня с воли никто не греет. А здоровья нет совсем. Неохота загибаться у помойки, как последний доходяга». Поговаривали, что в прежние времена Шмель был связан с блатными, но теперь для виду перековался, по каким-то меркантильным соображениям сменил масть, перебежал к мужикам. Возможно, рассчитывал получить условно-досрочное освобождение за хорошую работу и примерное поведение. Кто знает.
«Сколько?» – спросил Климов. «По утрянке передашь все, что есть, а там посмотрим», – Шмель выплюнул окурок и улетел. Утром Климов отдал все деньги, спрятанные на черный день. «Дешево ты меня ценишь», – сказал Шмель. «Это аванс, – виновато улыбнулся Климов. – Дай мне пять ден, будет тебе хороший подогрев». «Только пять. И ни днем больше», – Шмель недобро зыркнул глубоко спрятанными глазами.
Вечером того же дня через рабочего кухни азербайджанца Гуталина Климов устроил себе встречу с Урманцевым.
«Может, он сука?» – спросил Климов. Урманцев покачал головой: «Нет. Если бы Шмель был фуганком, мы с тобой в БУРе друг другу считали выбитые зубы. Он просто дебил, шланг. Но может все испортить. Ты ведь с ним в одной бригаде? Хорошо. Короче, ты разберись со Шмелем на промке».
«Как это, разобраться?» – спросил Климов.
Урманцев на минуту задумался. «Выбирать не из чего. Устрой ему несчастный случай, – ответил он. – Пусть он поскользнется, упадет со стены нового мебельного цеха». «Шмель на стену не лазает, он не каменщик, а подсобный рабочий, – вздохнул Климов. – А, может, дать ему отступного? Ты получишь от Маргариты бабки. Деньгами заткнем ему пасть, а? Или предложить вместе уйти в бега?»
Урманцев отрицательно помотал головой: «В побег он не пойдет. И не потому, что ему трешник всего-то и остался. Такие люди на побег просто не способны. А деньгами ты все испортишь. Надо по-другому». «Но я вряд ли смогу убить человека», – потупился Климов. «А я не спрашиваю тебя, можешь ты или нет. Я говорю: так надо. Только не тяни резину. Два дня тебе за все про все хватит».
Климов и сам знал, что все сделает, как надо, без посторонних уговоров. Метания, душевные сомнения, человеческие переживания остались в прежней жизни. Теперь Климов на пути к свободе, он зашел далеко, его не остановить какому-то там Шмелю, мелкому вымогателю и подонку.
Вернувшись в барак, Климов залез на верхний ярус нар, вдавил голову в подушку, набитую сухой измельчившейся соломой. Если кончать Шмеля, то именно на производственной зоне. Инсценируя несчастный случай. Иначе… Иначе все погибло. Но об этом даже думать не хотелось. К утру план, отчетливый и внятный, сложился в его голове.
…В подвал сверху долетели новые звуки. На этот Климову показалось, что где-то далеко работает двигатель автомобиля, через пару минут послышались женские стоны. Климов сухим шершавым языком облизал потрескавшиеся горячие губы. Сел на лежанке, не зажигая спички, впотьмах нащупал на столе деревянную бадью. Но киселя в ней осталось только губы смочить.
– Дышать совсем нечем, – сказал из темноты Урманцев и закашлялся в подушку.
– Они наверху завалили вентиляционное отверстие, – отозвался Климов. – Воздуха нет.
Вытянув руку, Климов нашел бутылку с травяным настоем. Судя по весу, осталось на донышке. Он смочил тряпку, пососал её кончик. Но пить захотелось ещё сильнее.
Климов лег на пол, накрыв горячий лоб смоченной в воде тряпкой, разбросал руки в стороны. Внизу дышалось немного легче. Урманцев завозился, поискал на столе воду, но пожалел то малое, что осталось, не высосал последние пару глотков из бутылки. Он тоже разделся до пояса, оставшись в майке без рукавов. Перелег на пол, дыша тяжело и часто, как перегретый паровоз, котел которого готов взорваться.
– Если они не откроют люк, нам конец, вилы, – прошептал Урманцев. – Проделать такой путь… Чтобы тут сдохнуть… Забавно.
