Обследовав парник, спустились в подвал, осмотрели выводок перепелов, сидевших в просторной клетке, заглянули в баньку и летнюю кухню, оттуда направились к декоративному фонтанчику, альпийской горке.
– Все своими руками, – в десятый раз повторял Полозков, демонстрируя огромные мозолистые лапы.
Незаметно оказались в летней беседке за домом, присели за накрытый стол, где своей минуты дожидалась бутылка водки, домашняя наливка и кое-какой закусон, собранный на скорую руку. На столе стоял горячий самовар, тарелка с пряниками, лежал томик Хемингуэя.
– Интересуетесь литературой? – спросил Девяткин.
– Почитываю, – кивнул Полозков. – Старина Хэм мне близок. Человек всю жизнь пытался на своем примере доказать человечеству, что мастерство не пропьешь. Даже если пить очень много.
От водки Девяткин отказался, а наливку, пахнувшую свежими дрожжами, попробовал и даже похвалил.
– А я усугублю, – хозяин хлопнул стопарь водки. – Пока супруга в отъезде, надо ловить момент.
Полозков моментом нацедил вторую рюмку. Но Девяткин, испугавшись, что хозяин чего доброго наклюкается до чертиков, и серьезный разговор превратится в обычную пьянку, поспешил со своими вопросами.
Два с половиной года назад, как раз пред уходом на пенсию следователь занимался делом некоей Галины Зубовой, студентки, отец у нее гражданский летчик. Девчонку пригласил в одну ведомственную гостиницу, затрапезную ночлежку на городской окраине, ее приятель Эльмурад Азизбеков, тоже студент. В тот день два номера на последнем двенадцатом этаже снимали парни, приехавшие в Москву из Узбекистана. Некие Фарад Батыров и Юрий Родимин.
Под вечер к ним подвалили какие-то дружбаны из местных, короче, собутыльники. Их личности установить не удалось. И еще Зубова с Азизбековым пришли. Народу набралось по разным данным, человек семь-восемь, а то и больше. Уже третий день продолжалась такая гульба, что дрожала мебель в соседних номерах, а сладковатый дым марихуаны стоял коромыслом. Что точно происходило за запертыми дверями, доподлинно не известно. Утром дым немного рассеялся, а под окном гостиничных номеров обнаружили труп Галины Зубовой. Когда прибыли менты, собутыльники уже разбежались. Студент, притащивший свою девочку на вечеринку, тоже исчез. Он не появился на съемной квартире, даже вещи оттуда не забрал, и в институте больше не показывался. Где сейчас этот парень, жив ли он, неизвестно.
Батыров и Родимин съехали из гостиницы. Их удалось задержать в Домодедово, когда уже объявили посадку в самолет на Ташкент. Четверо суток эти навозные жуки провели в КПЗ, а потом, когда сняли показания, парней отпустили. Все списали на несчастный случай.
Зубова была наркоманкой, прошла курс лечения в одной из частных клиник, но толку никакого. Снова села на иглу. А наркоманы выпадают из окон куда чаще простых граждан. Ширнулся и хочется полетать. Правда, в крови Зубовой не обнаружили следов наркотических веществ, в тот вечер она не употребляла дряни. Судмедэксперт написал, что смерть произошла от травм несовместимых с жизнью, но не дал ответа на вопрос: какие из этих самых травм были нанесены Зубовой еще при жизни. Не дал ответа на главный вопрос: выбросили девчонку из окна уже мертвой или она погибла во время падения. Только написал, что непосредственно перед гибелью Зубова имела половую связь с двумя разными мужчинами. Девяткин внимательно познакомился с делом и решил обратиться за советом к опытному муровцу.
– Да, помню эту байду, – хозяин хлопнул еще одну рюмку и забыл закусить. – Я каждое свое дело помню. Профессиональная память. Но там не было никакого криминала. Девчонка умерла ненасильственной смертью. Какие тут на фиг советы…
Кто-то настойчиво тормошил ее за плечо. Панова открыла глаза, увидела низкий потолок и лицо человека, склонившегося над ней. Лицо восточное, на голове солдатская фуражка с кокардой, серая камуфляжная куртка, на плечах погоны. Человек что-то сказал по-узбекски, Панова хотела ответить, не смогла. Но вместо слов из груди вышло жалобное мычание, наверное, такие звуки издает баран перед тем, как ему перережут глотку.
Человек повторил вопрос по-русски, но Панова снова ничего не поняла. Она попыталась оттолкнуться ладонями от земляного пола, чтобы сесть, и попытка почти удалась. Теперь она видела все ту же темноватую комнату с узкими окошками. Разбитый в щепки фанерный шкаф, стены, истыканные штыком или ножом. Возле подоконника лежит большой мешок, сквозь ткань проступают бесформенные бурые пятна. Солнечная полоса освещает рассыпанные по полу луковицы, разбросанные плошки и осколки битой бутылки.
Панова сморгнула глазами, нет, это, кажется не мешок. Чье-то тело, накрытое мешковиной. Из-под ткани высунулась рука, покрытая коростой засохшей крови. На руке не хватало двух пальцев, указательного и безымянного. Панова отвернулась, чувствуя, что к горлу подкатила тошнота, глубоко вздохнула. И снова набрала в грудь побольше воздуха, словно собиралась прыгать в воду.
– Ты меня понимаешь? – спросил человек по-русски. – Слышишь меня?
Теперь Панова слышала и понимала, но не могла ответить, нос и глотку забила пыль и песок. Язык сделался сухим и шершавым, он отказывался шевелиться. Панова тихо застонала. Кажется, она без остатка израсходовала тот скудный запас сил, что еще оставался. Мир кружился и расплывался перед глазами, хотелось пить. Она снова опустилась на пол, со спины перевернулась на бок, подложила ладонь под щеку.
Она видела, как в комнату зашли два мужчины в сапогах и форменных брюках. Один из них разложил на земле брезентовые носилки с двумя продольными алюминиевыми палками. Кто-то выругался по-русски, кто-то ответил. Панова старалась понять, что происходит вокруг, откуда появились эти люди и кто они. Чьи-то руки подхватили Лену за ноги и плечи. И снова навалилась темнота, плотная, беспросветная.
Лена снова пришла в себя от боли в шее и, еще не открыв глаза, решила, что прямо сейчас ее будут вешать на базарной площади. Поглазеть на это захватывающее зрелище соберутся все немногочисленные жители, ведь в их забытой богом дыре не часто происходят сколько-нибудь значительные события. А тут такое дело: бабу вздернут на фонарном столбе. Разговоров хватит на неделю.
Но ведь она не совершила никакого преступления. Она ни в чем не виновата, почему судьбу Пановой решили без ее участия, где же следствие, суд? Впрочем, в этих краях вряд ли станут заниматься подобной ерундой: вести следствие, писать бумажки, снимать показания. Веревку нашею – и вся любовь. Наверное, сосед тот женщины, которая приютила Лену, прятала ее в подвале, сообщил куда следует, что у него из стойла увели барана или козу. А кто увел? Кто осмелился посягнуть на имущество бескорыстного труженика? Разумеется, та девка, что явилась в поселок под утро и отсиживалась в подвале. Она и сперла. Больше не кому. А иначе почему в подвале пряталась? Честные люди по подвалам не отсиживаются.
Веревка крепче сдавила шею…
С усилием Панова разлепила неподъемные веки. Сон, терзавший душу, кончился, но шея продолжала ныть, из-за того, что голова болталась из стороны в сторону и, кажется, была готова отвалиться. Она лежала на матрасах, сваленных в кузове грузовика. Машина набрала ход и мчалась по степи на всех парах, поднимая за собой длинный шлейф красноватой пыли. На скамейке с левой стороны сидел то ли солдат, то ли милиционер. Кажется, его она видела в доме. Те же стоптанные сапоги и форменные штаны. Между ног солдат поставил автомат, он намотал ремень на кисть руки, другой рукой гладил себя по колену, наверное, ушиб его.
