На правой скамейке сидели еще два солдата, они переговаривались между собой и посмеивались. Панова протянула руку к солдату, сидевшему ближе к ней. Тот, угадав мысли Пановой, вытащил из матерчатого чехла фляжку с водой, ладонью надавил на подбородок женщины и, когда та открыла рот, дал сделать пару глотков солоноватой теплой воды. Лена захлебнулась и сплюнула. Солдат улыбнулся и убрал фляжку в чехол. Панова хотела спросить, куда они держат путь, когда кончится эта долгая тряская дорога, но если говорить шепотом, солдат не услышит, а кричать – сил не осталось.
Панова боялась снова провалиться в кошмарный сон, где ее вешают на площади, почувствовать, как связывают руки за спиной, а шею сдавливает петля. Лена смотрела на солдат, на брезентовый тент над кузовом, старалась сосредоточиться на своих мыслях, но чувствовала только боль в шее и затылке. Только сейчас она поняла, что лежит на матрасах не одна. Справа мужчина с залитым кровью лицом, временами он беспокойно ворочался, что-то тихо говорил, обращаясь неизвестно к кому.
Солдаты скалились, отпускали шутки и начинали смеяться. Когда веселье заканчивалось, один из военнослужащих бил мужчину в грудь прикладом автомата или, задирая ногу, норовил садануть по лицу каблуком сапога. Человек закрывал лицо руками, отворачивался, но спасения не было. И снова все ржали, будто происходило что-то очень смешное. Человек тяжело стонал и что-то говорил по-узбекски.
Когда машина выехала на грунтовую дорогу, трясти стало меньше, Панова забылась тяжелой дремотой и пришла в себя, когда носилки спустили из кузова и поставили прямо на дорогу возле приземистой постройки с плоской крышей, напоминавшей барак. Около получаса Панова пролежала на солнцепеке, пока солдаты не догадались занести носилки в дом и оставить их в длинном коридоре без окон. Из-за полуоткрытой двери доносился разговор, Панова прислушалась, стараясь понять, куда ее привезли и что будет дальше, но говорили о другом.
– В поселке пусто, товарищ капитан, – рапортовал солдат по-русски, но как-то нараспев с заметным акцентом. – По словам местных, еще прошлым вечером нагрянули бандиты. Человек шесть-восемь. Ушли утром, оставили одного. То ли обкуренного, то ли раненого. Среди улицы валялся. Из поселка скот угнали, убили кого-то…
– Убили кого-то, – передразнил капитан. – Ты не на гражданке. Должен изъясняться точно, конкретно. Цифры, факты.
– Если бы я знал эти цифры, то доложил, – ответил подчиненный. – Пусть местные менты мертвяков считают.
– Если эти менты вообще появятся, – уточнил капитан. – В чем лично я очень сомневаюсь. А где тот бандит?
– Не довезли, товарищ капитан. Помер в дороге. У него горлом кровь пошла. Наблевал мне на сапоги и подох.
– Что за личность?
– Шут его знает, товарищ капитан. Мародер. Беглый зэк или кто. Документов при тем не имел. Карманы набиты жевательным табаком в пачках. И еще бабу привезли. Кажется, раненая. Даже не знаю, живая она сейчас или уже того… Отошла.
– Ну и какого хрена вы притащили сюда эту падаль? – капитан говорил чисто, но как-то отрывисто, будто пес лаял. – Бабу они привези ни живую ни мертвую. И какого-то дохлого ублюдка. Ты чем соображаешь, задницей? Или ты задницу дома оставил? Бросили бы их в степи. Чего теперь прикажешь делать? Могилы рыть? Больно много чести для этих…
Офицер длинно заковыристо выругался, хотел продолжить матерную тираду, но телефонный звонок оборвал беседу.
– У меня все два взвода солдат, половина – зеленый молодняк, – пролаял в трубку офицер. – Как мне с такими силами прочесать местность площадью в полторы тысячи километров? Вот и я не знаю. Да, пока штаб на территории районной больницы. Завтра уходим отсюда к едрени матери, выдвинемся на юг. Вот же бля выпала честь… Они выпустили зэков из тюрьмы, а мне за ними бегай. Вот же козлы, чурки недоделанные…
Дальше Панова не слышала. Два мужика в коротких белых халатах подхватили носилки, перетащили из коридора в большую комнату и ушли. В стекла царапались ветки хилой яблони, стены покрашены белой краской, посередине комнаты хирургический стол и пара стульев. В углу раковина и зеркальце на стене. Дальше события развивались так быстро, что Панова не успевала опомниться.
Мужики в халатах вернулись, бесцеремонно сорвали с нее одежду, только побрезговали снять нижнее белье, трусики и короткую майку. Ощупали руки и ноги, помяли бока. Подхватив под плечи, подняли и поставили на ноги возле рукомойника. Еще до того, как санитар наклонил ее голову над раковиной, Панова успела посмотреть в зеркало, но не узнала себя. Кровь на лице запеклась, кожа покрылась бурыми чешуйками, волосы слиплись в темные сосульки, губы распухли, кровь и грязные разводы на шее и груди почти не видны под слоем красноватой пыли. Санитар полил на голову водой из ковшика, другой плеснул какую-то жидкость, пахнувшую скипидаром.
– Не дергайся, дура, – сказал один из мужиков. – Тебе говорят… А то больно будет.
Через пару минут Панову усадили на стул, один из санитаров держал ее за плечи, второй большими ножницами кромсал мокрые волосы. Панова боялась слово сказать, казалось, в ответ свирепые мужики, напоминавшие забойщиков с мясокомбината, ударят ее по лицу, повалят на бетонный пол и насмерть затопчут ногами.
– Не бойся, – сказал один из мужиков. – От этого еще никто не умирал. До тебя во всяком случае. Если не повезет, первая будешь.
Зажужжала электрическая машинка, холодный метал прошелся по голове, сбривая остатки волос. Пол и потолок менялись местами, окно расплывалось перед глазами, чтобы сохранить равновесие, Панова вцепилась пальцами в стул, который так и норовил выскользнуть из-под нее, будто сидение смазали жидким мылом. Она увидела в руках одного из санитаров длинную кривую иглу с продетой в нее ниткой, изо всех сил сжала челюсти, чтобы не закричать от боли, но все-таки закричала, когда острый металл проткнул кожу на голове.
Дул теплый ветер, из облаков выглянуло солнце, а Полозков все больше мрачнел и удивлялся про себя, на кой черт майору понадобилось ковыряться в этом засохшем дерьме. Столько времени прошло. Эта история давно быльем поросла. Кто о ней помнит? Ну, выпала наркоманка из окна, таких случаев – без счета. Кто всерьез тогда, два с половиной года назад, стал бы заниматься этим делом. Случись такое сегодня, все спишут на самоубийство, чтобы не портить отчетность. А, может, так оно и было на самом деле: самоубийство или несчастный случай. Хрен поймешь. И какая к черту разница. Дело передали в МУР, потому что у папаши той наркоманки, у этого летчика, был кореш на Старой площади, сверху приказали разобраться что и как.
И Полозков разобрался…
Он хорошо помнил тот весенний день, точнее, вечер, когда возвращался с работы домой. От метро два квартала пешком. Потеплело, снег сошел и ветер гонял по тротуару пыль и бумажный мусор. Полозков завернул в магазин на пивом, прикурил сигарету и неторопливо тронулся дальше. Он мерил шагами мостовую, помахивая увесистым портфелем, когда с ним поравнялся человек в сером куртке и клетчатой кепочке. На вид лет сорок, ничего примечательного, встретишь такого на улице, решишь, что перед тобой конторский клерк или менеджер среднего звена.
