Из «Жигуля» выскочили два узбека, тот что поздоровее и помоложе в тренировочном костюме и меховой шапке с опущенными ушами, склонившись, стал осматривать повреждения. Другой мужик, с седой бородой клинышком, одетый в стеганную национальную куртку и тюбетейку стал выкрикивать короткие ругательства и размахивать руками. «Уазик» почти не пострадал, а вот у «жигуля» разлетелась левая фара, погнулась решетка радиатора, виднелась вмятина на капоте, а бампер отвалился.
Зубов выбрался из машины вслед за Таймом, уже вступившим в перепалку с местными автолюбителями. Здоровяк в шапке напирал на Тайма, толкая его животом, теснил к канаве, что-то выкрикивая по-узбекски. Его попутчик только охал и хлопал себя ладонями по ляжкам. Тайм пробовал вставить слово, но его не слушали.
– Эй, ты, шапка, я к тебе обращаюсь, – крикнул Зубов. – Убери свой тарантас с дороги.
– Они не понимают по-русски, – обернулся Тайм. – Они говорят, что мы должны заплатить за разбитую фару. И за все остальное. Это мы неслись, как на пожар. В населенном пункте нельзя ездить так быстро.
– Скажи ему, чтобы заткнулся, – прокричал Зубов. – И убирался с дороги. И еще скажи, что это не населенный пункт, а нужник.
– Я не буду этого переводить, – Тайм поджал губы. – Они говорят: если не заплатим, они народ соберут. Машину растащат на запчасти. А нам головы поотрывают. Говорят, чтобы немедленно заплатили. Если не хотим платить, они заберут в счет долга «уазик». Нам лучше дать денег, если есть…
– Переведи: хрен им на рыло, а не «уазик» – заорал Зубов. – Ни копейки не получат, скоты. Сами виноваты. Пусть убираются с дороги.
– Я не буду переводить, – Тайм пятился к канаве.
– Тогда я сам скажу…
Зубов наскочил на здоровяка, что-то выкрикнул ему в лицо. Человек в шапке сграбастал противника за лацканы куртки, неожиданно провел заднюю подножку, повалив Зубова на капот «Жигулей». Сдавил шею железной хваткой и, брызгая слюной, проорал в лицо по-русски.
– Я не понимаю твой поганый язык. Говори по-узбекски, собака грязная.
– А это ты понимаешь?
Суханов появился из темноты, прыгнул на мужика, толкнул его пятерней в лицо. Узбек ослабил хватку, бросил Зубова. И в следующую секунду получил справа кулаком по уху, шапка слетела с головы и исчезла в темноте канавы. Суханов, держа пистолет в левой руке, ткнул узбека стволом в нос с такой силой, что разорвал ноздрю, из раны брызнула кровь, но это только распалило Суханова. Он, вложившись в удар, снова съездил противнику в уху, когда тот согнулся пополам, ударил его коленом в голову. Мужик схватился ладонями за лицо, сел на землю.
– Ты старый козел, – Суханов направил ствол на бородатого. – Ты тоже по-русски не понимаешь.
– Понимай, как же… Понимай. Моя твоя…
– Тогда, садись за руль колымаги и съезжай, к едрени матери в канаву. А то моя твоя немного убивать будет. Немного стрелять.
Через полминуты дорога оказалась свободной, Тайм выжал сцепление и газ, рванул с места, покачал головой.
– В городе нельзя больше оставаться, – сказал он. – Этот толстый тут всю масть держит. Он, как бы это сказать, в авторитете… Его слушают, если он соберет народ, нам точно головы открутят.
– Да пошел он со своим народом, – процедил Зубов. – Сколько времени потеряли из-за этого долболоба.
* * *
Держа Панову за руку, Карим провел ее через длинный коридор. На ходу посоветовал:
– Не смотри налево.
Там на гладильной доске второй день лежал труп пятнадцатилетнего подростка, который вырастил в своем сарае какие-то особые дурные грибы, съел весь урожай. Двое суток бредил, а третьи завернул ласты. Отец парня, такой же наркоман, как и сын, наотрез отказывается забирать труп из больницы, мол, нет денег его хоронить.
На дворе пахло не цветущим миндалем, нечистотами из близкого сортира. Городок спал, люди ложились рано, потому что свет давали не везде, а если и давали, то берегли как воду. Из степи дул холодный ветер, дышалось тяжело, на зубах скрипел песок.
Темное пространство освещал яркий месяц и еще возле главных ворот ветер раскачивал фонарь на высоком столбе. В душу Лены закралось первое беспокойство и тревога. Она остановилась, перевела дух. Карим вытащил сигареты, Лена прикурила от его зажигалки, заметив, что пальцы санитара подрагивают. Огонек высветил напряженное лицо Карима. Лена затянулась дымом, табак паршивый, но голова сладко закружилась. Она бросила сигарету, чувствуя, что ноги становятся ватными. Теперь в темноте виднелось светящееся окошко, заклеенное газетами, и домик с плоской крышей, слева и справа саманный забор. Карим все тянул ее за руку к дому. Зашли на порог, Карим толкнул дверь, потянув Лену за собой.
– Сейчас посидим, чаю выпьем, – повторял он, как заклинание. – Зеленый чай любишь? Вкусный…
Пановой уже не хотелось ни прогулок при луне, ни свежего воздуха, ни зеленого чая. Она хотела вернуться назад, в душную палату, лечь на койку и, отвернувшись к стене, задремать, но не чувствовала в себе сил к сопротивлению. Голова кружилась, а ноги сделались тяжелыми. Карим подтолкнул Панову в спину, пропуская вперед, переступил порог и повернул ключ в замке.
На письменном столе, стоявшим между двух лежаков, не было ни чайника, ни стаканов, только банка с окурками, колода карт и пистолет ТТ. Два плохо одетых парня, при виде женщины встали с койки. Еще один мужик, в майке без рукавов остался сидеть на другой кровати. Лузгая семечки и сплевывая шелушу на пол, он склонил голову на бок, прищурил глаз, разглядывая застывшую на пороге комнаты девушку. Кажется, все ждали он этого человека какого-то жеста или слова. И дядя Гоша сказал:
– А-а-а, землячка пришла… Проходи, присаживайся.
Лена хотела ответить, что чувствует себя плохо, ей надо вернуться, от слабости она едва на ногах держится. Но от сладковатого дыма канабиса в горле запершило, а все слова куда-то пропали, будто растерялись дорогой. Карим подтолкнул ее к кровати, дядя Гоша схватил за руку, заставив сесть рядом. Парни уселись напротив и, раскрыв рты, наблюдали за ней жадными глазами, будто никогда не видели женщин.
– Ты пиджак-то расстегни, тут у нас жарко. У нас тут все по-простому.
Дядя Гоша проворно, стащил с Пановой пиджак. Положил на плечо руку, провел ладонью по спине.
– Мне сказали, что ты из Куляба, – он придвинулся ближе, дыхнул свежим перегаром. – Значит, мы вроде как земляки.
– Я из Москвы… Приехала…
Лена заговорила хриплым шепотом, она догадалась, что случится дальше. С ненавистью посмотрела в глаза Карима, ерзавшего на противоположной койке. Надо постараться встать и уйти, но тяжелая рука дяди Гоши, лежавшая на плечах, не давала подняться.
– Ух, как далеко ты забралась, – то ли удивился, то ли обрадовался дядя Гоша. – Ну, я в столице тоже бывал. Ну, давай познакомимся что ли. А то сидим, как неродные.
