– Заткнись, – сверху крикнул Тайм. Он давно бы добил того мужика, если бы мог. Отсюда, с его позиции, человек с бородой не виден, а подниматься с земли слишком рискованно. Самого запросто могут подстрелить.
– Умоляю… У тебя мать есть?
– Заткнись и не воняй, – от долгого напряжения в руках карабин подрагивал, а дуло выписывало в воздухе восьмерки. – Нет у меня матери. И сил нет слушать твое нытье, собака паршивая.
– О, господи… Что тебе стоит? У меня мать старуха под Бухарой. Слепая совсем. Хоть ее пожалей. Добей меня…
Люди внизу заметались, не зная, что происходит и что им нужно делать, кто-то выстрелил из карабина вслед самолету. Снова дали очередь из автомата по Таймуразу, на этот раз пули легли точнее, срезали куст, росший чуть выше по склону. Стрелок поменял магазин автомата, норовя следующей очередью достать Тайма. Какой-то низкорослый мужик в длинной красной рубахе, подпоясанной шнурком, побежал к мешку, лежавшему на земле у гаража. Издали можно было прочитать слово, выведенное на синтетической ткани черной краской: «почта». Наверное, этот тип решил, что с неба свалилось письмо от любимой потаскушки с ее фотографией, а то и посылка с эротическими журналами. Мужик попытался развязать толстую веревку, стягивающую горловину мешка. Не тут-то было.
Дядька оказался проворным для своей плотной комплекции, подхватив на руки мешок, он побежал обратно. Таймураз выстрелил по движущейся цели и промахнулся. Второй выстрели – и снова мимо. Мужик в красной рубахе остановился, чтобы ловчее перехватить свою ношу. Тайм плотнее прижался к прикладу, плавно повел стволом и нежно надавил пальцем на спусковой крючок. В следующую секунду Тайма ослепила огненная вспышка, такая яркая, что он выронил карабин. Через мгновение уши заложило от грохота взрыва. Животом и грудью Тайм почувствовал, как дрогнула земля, а в лицо дунул горячий ветер.
Он открыл глаза: из низины поднимался высокий и плотный султан пыли и песка. Над ним парил в воздухе чей-то башмак, автомобильная покрышка и разорванный надвое китель военного образца. Еще выше поднялся лист кровельного железа, на мгновение, он повис над землей и полетел обратно.
* * *
Человек, лежавший внизу на склоне закричал и заплакал в голос. Тайм перевел целик карабина на то место, где должен был висеть, зацепившийся за желоб трубы второй мешок с тротилом. Тайм запоздало подумал, что того желоба больше нет. И дома из необожженного кирпича тоже нет. Наверняка на его месте куча дымящихся камней. Да и живых людей там, внизу, наверняка не осталось. А пыль такая плотная, что в двух шагах ни черта не разглядеть. Но это в теории. А что в натуре?
Тайм точно засек то место, где висел мешок. Наверняка, он валяется на битом кирпиче, квадрат обстрела определен, значит, надо доделать работу. Он, прицелившись, расстрелял остатки обоймы, перезарядил карабин и одну за другой выпустил десять пуль. Оставалось еще две обоймы по десять патронов в каждой. Хрен с ними. Попадет, так попадет. Промажет, не велика беда.
Тайм дважды перезарядил оружие, расстреляв боекомплект до последнего патрона. И с досады плюнул. Ветер сносил в сторону облако красноватой пыли, но дожидаться, пока она уляжется, не осталось времени. Надо уходить тем же маршрутом, к месту, где оставил машину. Тайм поднял голову, самолет нарезал большие круги над местом, где совсем недавно было лежбище Фарада Батырова.
– Эй, земляк, – голос сделался слабее. Человек кашлял часто, взахлеб. – Господи… Что тебе, пули жалко… Тогда хоть воды дай глоток. У меня мать слепая…
Тайм подумал, что карабин он оставит здесь, толку от него все равно никакого. А вот рюкзак заберет, потому что в нем харчи, кое-какая мелочь и, главное, шерстяное одеяло, которое обязательно пригодится. Он поднялся во весь рост, расправил плечи и потоптался на месте, разминая ноги. Глянул вниз на склон холма. Отсюда видны только ноги подстреленного им человека. Что-то тренькнуло в душе Тайма, будто тоненькая струнка оборвалась. Он подумал, что тот мужик ни в чем не виноват, просто ему немного не повезло. А умирать он может долго и трудно. Час, два, а то и целые сутки. И мать у него опять же слепая…
Тайм, хватаясь руками за сохлую траву, медленно спустился вниз. Человек сидел в неглубокой впадине, привалившись спиной к откосу, и кашлял. Грудь рубахи и борода залиты кровью, глаза тухлые, как у магазинской рыбы. Руки на виду, оружия поблизости нет. Тайм подошел на расстояние шага и, наклонившись, вложил в руку мужика фляжку с водой. Тот сделал глоток, закашлялся и снова глотнул. Вода плохо проходила в рот, выливалась обратно.
– Ботинки у тебя какие? – спросил Тайм. – Ну, размер?
Прежде чем ответить бородач долго кашлял и плевался кровью.
– Сорок… Сорок третий.
– Жалко, – вздохнул Тайм. – Велики мне будут. Всегда с ботинками не везет.
Тайм вытащил из-под ремня пистолет, вставил в рукоятку снаряженную обойму и передернул затвор. Он стоял, опустив ствол, дожидаясь, когда раненый утолит жажду, и смотрел вниз. Пыль оседала, но слишком медленно, теперь можно было различить контуры разрушенного дома. Взрывной волной с него сорвало крышу, повалило левую стену. Правая стена разрушалась до половины. От летней кухни и надворных построек, кажется, ничего не осталось. На месте гаража виднелись отвалы саманных кирпичей, искореженные листы жести.
Мужик с бородой зашевелился, отложил фляжку, что-то вытащил из рукава куртки. Тайм повернул голову, заметив краям глаза, как на солнце блеснула заточка ножа. В следующее мгновение он ослеп от боли, отступив на пару шагов, грохнулся на землю. Из икроножной мышцы правой ноги торчала рукоятка самодельного ножа, обмотанная веревкой. Тайм, застонав от боли, с ненавистью глянул на бородатого мужика. Тот сидел спокойно, опустив руки, тихо покашливал, выплевывал изо рта кровь и улыбался. На земле валялась флажка с открытым колпачком, вода успела вылиться.
Человек неотрывно смотрел на Тайма своими тухлыми пустыми глазами, остаток сил он вложил в последний удар и теперь готов был умереть. Тайм, сжав зубы до боли, дернул рукоятку ножа, вытащив лезвие из икроножной мышцы. Дерьмовая работа, рукоятка неровная, клинок короткий и тупой. Таким ножиком разве что картошку чистить. И вот на тебе… Тайм стащил ботинок, отрезал брючину до колена, осмотрел рану. Черт, глубокая. Внешняя вена не задета, но кровищи много.
Ничего, бывали времена, когда Тайму перепадало куда сильнее. Он снял пиджак и рубаху, исполосовал ее ножом. Добрых десять минут накладывал на рану самодельную повязку и крепко перевязывал ногу чуть выше колена, чтобы уменьшить кровотечение. Наконец он все закончил, надел пиджак на голое тело и поднялся. Больно, но это можно перетерпеть. Главное – нога держит, не подламывается.
Бородатый засмеялся странным каркающим смехом. Тайм поднял пистолет с земли и дважды выстрелил ему в морду. Через полчаса он, шагавший обратной дорогой, спустился в низину и начал новый подъем. Он топал так быстро, как только мог. Рюкзак с одеялом он бросил, по пути нашел суковатую палку, побелевшую на солнце, похожую на огромную кость. Подставлял палку под правое плечо, словно костыль, так легче, но кровотечение продолжалась, а повязки едва держались. Приходилось останавливаться, туже затягивать узлы и хромать дальше.
