Возможно, он со временем даже привыкнет к такой жизни, к грошовому существованию полного жизненного банкрота. А Марина… Она сбежит куда угодно, без оглядки босиком сбежит после недели такой с позволения сказать жизни. Хотя терпения жены и на неделю не хватит.
Боже, от всего этого с ума сойдешь. Фирменно рехнешься, если зациклиться на таких мыслях. Хоть сейчас вызывай скорую психиатрическую помощь – и езжай в Кащенко.
* * *
Удача улыбнулась Каширину, когда он, ошалевший от головной боли и собственных мыслей, стоял у распахнутого окна. С высоты третьего этажа со смертной тоской в глазах разглядывал черный политый вечерним дождем асфальт. На столе запищал телефонный аппарат.
Рухнув в кресло, Каширин снял трубку и узнал излучающий дружелюбие голос старого знакомого, американского бизнесмена Мартина Бентона. Каширин так обрадовался этому звонку, что забросил ноги на стол. И как он раньше не вспомнил о Бентоне? Американец ворочает большими деньгами, очень большими, в его силах помочь Каширину. Поприветствовав старого знакомого, перекинувшись общими фразами, Каширин перешел к делу.
– Два миллиона долларов наличными? – переспросил американец.
Бентон почти свободно разговаривал на русском языке.
– Всего-навсего два миллиона, – через силу пошутил Каширин. – Под хорошую гарантию. В обеспечение кредита я предоставлю технические алмазы. Они оценены экспертами в два с половиной миллиона. Заключение у меня на руках. Алмазы в сейфе.
– Если это так важно для тебя, приезжай прямо сейчас, я в своем офисе, – сказал Бентон. – Я не доверяю телефонам.
Бентон не доверял не только телефонам. Он не доверял почти всем русским людям. Возможно, в этом недоверии таилась разгадка его финансовых успехов.
Несколько лет назад Бентон, полный самых масштабных планов и здорового оптимизма, прилетел в Россию, чтобы здесь продолжить свой бизнес. На третий день своего приезда Бентон пешком прогуливался по городу, наслаждаясь красотой древней столицы. Черт дернул Бентона пересечь мост через Москву реку и оказаться на заплеванной территории оптового рынка, примыкающего к Киевскому вокзалу.
Другой черт дернул Бентона купить у лоточника три жареных пирожка с мясом. На обратной дороге Бентону стало плохо. Следующие два дня американец провел в реанимации института Склифосовского, где бригада врачей с трудом отстояла его жизнь.
Со времени своего отравления и чудесного воскрешения Бентон сильно изменился. Бизнес в России он все-таки начал. Но из оптимиста, человека широких взглядов он превратился в осторожного, подозрительного ретрограда. Правда, подозрительность Бентона распространялась не на всех русских, Каширин был приятным исключением. В свое время он кое-чем помог Бентону. Американец помнил добро.
Переговоры Бентона и Каширина закончились далеко за полночь. Каширин, отпустивший своего водителя, заказал такси и вышел на улицу расслабленной вихляющей походочкой. Он не был пьян, он был счастлив. Каширин сел в поджидавшую его желтую машину с шашечками и велел водителю ехать на Рублевку.
«Если это сладкий сон, то пусть я лучше не просыпаюсь», – думал Каширин
Глава четвертая
Рогожкин сидел на кухне и, мерно позвякивая ложкой о дно тарелки, завершал свой обед. Скромное меню состояло из горохового супа и куска вареного мяса из той же кастрюли. Рогожкин посмотрел на часы и решил: спешить некуда, время в запасе есть.
До места работы рукой подать. Всего два квартала, отделяли его от музея трудовой славы машиностроительного завода, где Рогожкин занимал скромную должность экскурсовода. Хочешь, езжай в музей на автобусе, хочешь, пешком прогуляйся.
Рогожкин водил экскурсии по трем тесным залам заводского музея четыре раза в неделю. Платили в музее не то чтобы много. И не то чтобы регулярно. Да и сама заводская слава, в честь которой и был создан музей, в свете последних веяний времени представлялась вещью эфемерной, даже сомнительной.
Но такая работа имела целый ряд преимуществ. Главное – она давала экскурсоводу много свободного времени. Не нужно ежедневно восемь часов протирать штаны в присутственном месте, крутить баранку или стоять у станка. Провел экскурсию – и свободен.
Он устроился в музей по знакомству полтора года назад, решив, что трудовая книжка должна быть где-то пристроена. Производственный стаж – не последнее дело, не пшик, не хвост собачий. И опять же пенсия… Впрочем, что толку заглядывать в дальнюю даль? Состариться, дожить до этой пенсии, если срочно не завязать с угоном автомобилей, шансов так уж немного. Обязательно нарвешься на большие неприятности, рано или поздно нарвешься. А там уж жизнь пойдет только под гору.
Рогожкин поставил тарелку в раковину, прошел по коридору в свою комнату, надел, светлую рубашку, скромный серый костюм, повязал галстук. Он причесывался перед зеркалом шкафа, когда затрезвонил телефон. Рогожкин вышел в коридор, снял трубку. Голос Чулкова показался слишком напряженным, деревянным.
– У нас неприятности, – сказал Чулков.
– Какие неприятности? – не сразу сообразил Рогожкин.
– Серьезные. Вчера вечером в гараж к Рифату приехали какие-то мужики. Избили его в рабочем кабинете. Так отделали, что все стены кровью забрызганы. Потом затолкали в багажник нашего «Мерседеса» и увезли неизвестно куда.
Вместо ответа Рогожкин присвистнул.
– А сегодня утром в гараж нагрянули менты, – продолжал тяжело дышать Чулков. – Московские омоновцы, следователь с Петровки и еще целая свора народа. Не поймешь откуда. Провели обыск, выемку документов, опечатали помещения. Короче – полный мрак. Правда, никого не задержали. Механики уже разбежались.
– Откуда ты все это знаешь?
– Механик звонил, Борисыч. Это все не телефонные разговор. Я и так много чего сказал. Чего не следовало. Хотя прослушку на твой аппарат вряд ли накинули. Надо срочно увидеться. Срочно.
– У меня экскурсия через час начинается.
– Да пошла она к матери твоя экскурсия. Дело пахнет вазелином, подставляй одно место – так вопрос ставится. Надо что-то решать.
Рогожкин потер ладонью лоб. Он думал, что сегодняшнюю экскурсию школьников старших классов отменить уже нельзя, слишком поздно ее отменять. Но закруглить всю эту бодягу по быстрому, в темпе вальса – это реально, это запросто.
– Не могу я отменить экскурсию. Но быстро все закончу. Давай в семь в «Поднебесье», лады?
– Только без опозданий, – Чулков положил трубку.
Рогожкин выглянул за окно: тучи, с утра ходившие по небу, разродились проливным дождем. Пройдя в коридор, он сел на низкий стульчик, придвинул к себе начищенные до блеска ботинки.
Из своей комнаты вышел отчим Сергей Степанович, всклокоченный и небритый. В своей полосатой пижаме он напоминал очумелую зебру, вставшую на задние копыта. Он остановился перед пасынком и стал внимательно наблюдать, как тот завязывает шнурки.
