Но жилистая Швабра, хоть и выронила сковородку, сумела извернуться. Впилась зубами в плечо Рогожкина. Он заорал от боли, ослабил хватку. Швабра развернулась лицом к противнику. Одной рукой вцепилась ему в волосы и выдрала клок. Справа съездила Рогожкина кулаком в глаз.
– Убивают, люди, – прокричала Швабра. – По-мо-ги-те.
* * *
На выручку соседки через огород уже спешил кузнец Махамбет с топором в руке. Ему на перерез бежал Величко, но шустрый кузнец ускользнул. Сломав забор, Махамбет вбежал на участок Швабры, с воинственным гортанным криком бросился к крыльцу.
Рогожкину тоже хотелось заорать во всю глотку. Уточнить, что убивают в доме именно его, а не Швабру. Но он не крикнул.
Он, не чувствуя боли, бросился на женщину в кальсонах, как бык на красную тряпку. Попытался схватить Веру за горло, но та, словно намазанная маслом, снова выскользнула из рук. Подняла ногу, пнула Рогожкина костистой коленкой в живот.
– Убивают, – крикнула Швабра и плюнула в лицо Рогожкина.
Он ответил ударом по лицу. Борцовским приемом подсек Швабре ноги. Та рухнула на пол. Попыталась схватить валявшийся рядом нож, но Рогожкин вовремя отфутболил нож под кровать.
Швабра встала на карачки и поползла за ножом. Рогожкин упал ей на спину. Оглянулся, схватил сковородку и ее днищем навернул хозяйку по затылку. Швабра взбрыкнула левой ногой и лишилась чувств.
В комнату ввалился кузнец. Махамбет увидел незнакомого молодого человека, который сидел на спине соседки и, кажется, собирался ее насиловать. Махамбет шагнул вперед и поднял над головой топор. Беззащитный Рогожкин лишь зажмурился и вжал голову в плечи.
Махамбет прицелился, сделал еще шаг вперед. Но занесенный топор успел перехватить ввалившийся в комнату Величко. Он вывернул руку кузнеца так, что тот взвыл от боли. Топор упал на пол. Величко развернул к себе низкорослого кузнеца. Врезал ему по морде.
Одной рукой схватил за брючный ремень, другой сграбастал за шкирку. Величко поднял кузнеца, развернулся всем корпусом и выбросил Мухамбета в окно. Проломив щуплым телом полусгнившую раму, выбив стекла, кузнец птицей вылетел на улицу. Упал на землю и больше не встал.
В комнату вбежал, застыл у порога Акимов с охотничьем ружьем наперевес. Он вопросительно посмотрел на Рогожкина, женщину в кальсонах, валявшуюся поперек комнаты. Кальсоны сползли с Веры, обнажился бледный зад, не слишком аппетитный.
Рогожкин встал со спины Швабры, отряхнул колени от налипшей грязи.
– Тьфу, мать ее, сумасшедшая попалась, – сказал Рогожкин. – Я вхожу. А она на меня с ножом.
– А чего же она орала: убивают? – спросил Акимов.
Рогожкин все не мог остыть после драки.
– Говорю же тронутая баба. Просто сука бешенная.
– Кстати, колодец на другой стороне поселка, – сказал Акимов. – Зря вы тут остановились.
Он покачал головой и вышел на улицу. Величко рассматривал синяк, быстро расплывавшийся под глазом Рогожкина.
– Мы несем первые потери, – сказал Величко. – Но шрамы красят мужчину. Поздравляю тебя с боевым крещением.
– Вот же, попил водички.
Швабра, приходя в себя, зашевелилась, задвигалась на полу. Всхлипнула, оттолкнувшись ладонями от пола, села. Потерла ладонью затылок. Рогожкин попятился к двери.
– Пошли отсюда скорее, – сказал он. – А то она мне в ногу зубами вцепится. Потом от бешенства придется уколы делать.
Они вышли из комнаты, спустилась с крыльца. Кузнец тоже очухался. Он сидел под окном, вытирал кровь, сочившуюся из разбитых губ. Хлопнули дверцы грузовиков. Машины продолжили путь.
Глава двенадцатая
После полудня погода резко изменилась. Стало темнее, степь поменяла цвет, сделалась не желтой, а серой. Холодный ветер сдул остатки затяжной теплой осени, задержавшейся в этих краях, пригнал с востока низкие снеговые тучи. Солнце скрылось надолго, возможно, до будущей весны.
Грузовики несколько часов без остановки шли по едва приметной грунтовой дороге. В два часа остановились на обед. Выбравшись из кабин, люди отошли метров на двадцать от дороги, расстелили на траве одеяла. Выложили харчи, расселись на мягком.
Рогожкин дорогой прижимал к разбитому глазу холодный молоток. Побывав в шаге от смерти, он заново пережил вслух все утренние приключения. Не уставал демонстрировать царапины на руках и глубокий укус на плече, оставленный острыми зубами Швабры. И всякий раз прибавлял к рассказу новую живописную деталь.
– Когда я повалил ее на пол и прибил сковородкой, рассмотрел такую вещь, – говорил Рогожкин. – В волосах этой бабы, на затылке, вши копошатся. Наверняка, у нее букет всех мыслимых болезней. Плюс сифилис. Укуси она меня в голое тело, а не через рубашку, даже не знаю… Наверняка заразила бы, сука бешенная. И куда бы потом я делся, с сифилисом? Невеста дала бы мне отставку. На хрена ей жених сифилитик?
– Слушай, дай пожрать, – сказал Величко. – Можешь ты потом, после обеда, рассказать всю эту херомудию? О вшах и сифилисе?
Акимов, которому рассказы Рогожкина не мешали есть, поднял голову, долго смотрел на небо и, наконец, выдал прогноз:
– Завтра снег пойдет, – сказал он.
Каширин нашел в себе силы спасти пропадающие котлеты, купленные еще под Куйбышевым. Эти котлеты хоть и приобрели за последние сутки пугающий зеленоватый оттенок, оказались вполне съедобными.
– Сколько нам еще ехать? – спросил Каширин.
– Километров восемьдесят по прямой, – ответил Акимов. – По дороге, разумеется, дольше. До главной усадьбы бывшего колхоза «Завет Ильича». Теперь эта шарашка называется «Агрокомбинат имени Ибрагима Алтынсарина». Назаров осел там.
– Откуда вы знаете, что именно там? – спросил Каширин.
– Письмо получил от одного хорошего человека. Назаров живет в поселке этого агрокомбината. Бабу себе завел и овцу. Наверное, когда возвращается домой пьяный, путает их. Правда, тому письму уже месяца три. Если Назаров на месте, я все кончу сегодня же вечером. И мы повернем обратно. Как договорились.
– У вас есть план? – не отстал Каширин.
– У меня есть ружье под сиденьем, – усмехнулся Акимов. – Я просто приеду и разряжу оба ствола этому сраному ублюдку в рожу. Вот весь мой план.
* * *
Под вечер подъехали к населенному пункту, больше похожий не на казахский аул, а на захудалую русскую деревеньку. На высоком столбе прибили щит из листового железа. Надпись на щите напоминала путникам, что попали они не абы куда, а именно в «Агрокомбинат имени Алтынсарина».
За околицей на пригорке вытянулись серые постройки с рядом темных окон, пустующие коровники голов на двести каждый. На крыше ближнего к дороге коровника светился дырами выгоревший на солнце, потерявший цвет матерчатый плакат: «Миру – мир». Безлошадный старик чабан перегонял с места на место исхудавшего до костей черного быка. Понурив рогатую голову, бык плелся за пастухом, как безродная собачонка.
