– Как только, так сразу перезвоните. Прошу вас.
Гецман обещал позвонить, как только появятся новости. Литвиненко написал на визитной карточке номер своего мобильного телефона, положил ее на стол. Пожав ватную руку Гецмана, вышел из кабинета.
Глава пятнадцатая
К вечеру стало ясно, что других перекупщиков сегодня ждать бесполезно. Или приедут завтра или вообще не явятся. Рогожкин нес дежурство на чердаке. Каширин устроился в комнате. Накрывшись старым ватником, дремал на матрасе, брошенным у двери на земляной пол.
Сон привиделся такой сладкий, что пробуждение казалось невозможным. Даже не сон, совсем близкие воспоминания. Каширин у своего приятеля, известного художника, только что открывшего собственную ультра модную галерею. Закончилась торжественная часть мероприятия. Все слова сказаны, красноречие иссякло. Наступает то, ради чего все собрались. Пышный фуршет, под который художник отдал самый просторный зал, стены которого украсил лучшими своими работами.
На этот огонек слетелся весь московский бомонд. Вокруг Каширина собралось столько звездных личностей, что кажется, ты не живешь, а листаешь иллюстрированный журнал. Певцы, фотомодели, актеры, гомосеки, дикторы с телевидения. И даже кинорежиссер, сам себя объявивший культовым режиссером.
Публика паршивая, выпендрежная, глубоко чуждая деловому человеку. Но можно получить удовольствие и в этой компании. Каширин искал и нашел собеседника под стать себе, директора крупной финансовой компании Хохлова.
Они заняли удобное местечко, затеяли разговор о делах, потому что ни о чем другом говорить не умели. Впрочем, слова не имеют значения. Два мужчины стоят у праздничного стола и, как умеют, наслаждаются жизнью. Пробуют закуски, пьют шампанское, разглядывают шлюх в дорогих вечерних платьях, норковых палантинах и бриллиантах. Но вдруг Каширин замечает, что шампанское в бокале слегка горчит.
Он делает жест официанту, просит новый бокал «Дон Периньон». Каширин подцепляет вилкой лоснящийся золотым жирком кусочек семги, подносит рыбу ко рту. И не может проглотить, кусок не лезет в горло. Семга попахивает то ли коровьем навозом, то ли человеческими экскрементами. Запах такой резкий, явственный, отвратительный, что Каширина начинает поташнивать. «Нет, эту тухлятину невозможно есть», – он стряхивает семгу с вилки.
Окружающие дамы и господа оборачиваются, шепчутся. Каширин начинает кашлять взахлеб. Чувствуя неловкость момента, к нему подходит художник, виновник торжества. Но поздно. Тошнотворные запахи становятся все крепче. Хозяин галереи что-то говорит, но Каширин не слышит слов. Он борется с физиологической потребностью блевонуть на стол с закусками.
Каширин сгибается пополам, хрипит. Ему нечем дышать. Дамы в норковых палантинах разлетаются в стороны, как испуганные бабочки.
…Он открыл глаза, перевернулся с боку на спину. Полумрак. Низкий закопченный потолок. На веревке, протянутой вдоль стены, болтаются ароматные дедовы портянки, век не стираные, черные от грязи. Слышен чей-то шепот. «Боже мой, где я?» – спросил себя Каширин. «Где я, и как сюда попал?» – он протер глаза кулаками. Сон кончился, но отвратительные запахи остались.
На земляном полу перед лицом Каширина стояли галоши деда Степана Матвеевича. В эти галоши старик обувался, когда шел на улицу справлять большую нужду. Видно, в темноте вляпался в дерьмо и притащил его в дом на своих галошах. Обувку поставил под самым носом спящего Каширина.
Так недолго и задохнуться, – решил Каширин. Воздух в комнате был спертый, пропитанный запахами немытых человеческих тел, нездоровых газов, которые перли из старика, как из поганой трубы.
Вдохнешь эти ароматы, и хочется прополоскать рот. Запахи штрафной лазарета, где лежат солдаты, страдающие желудочными болезнями, в сравнении с этими духом – чистый озон. Воздух весеннего леса.
* * *
Каширин вскочил с матраса, резво подбежал к окну и распахнул форточку. Потянуло ветерком. На столе потрескивала, оплывала сальная свеча. Дед скреб ножом и бросал в кастрюлю с водой картофелины, мелкие, как грецкие орехи. Напротив него Галим, зашедший на огонек, от нечего делать тасовал засаленную колоду карт.
– Проснулись? – спросил он.
Каширин показал пальцем на заляпанные рыжим дерьмом дедовы галоши. Помахал ладонью перед носом.
– От такого проснешься.
Галим рассмеялся. Каширин сел к столу, чтобы избавиться от навязчивых запахов, достал из пачки сигарету, прикурил от свечи. Болели бока, будто Каширин спал не на матрасе, а на заборе. Галим был рад, что проснулся человек, с которым можно переброситься парой умных слов. Собственно, ради этого он и пришел сюда.
– А я зашел вас проведать, – сказал он. – Возможно, другие перекупщики не приедут. Назаров мог договориться, что отдаст угнанный скот в одни руки. Вот и приехал один человек.
– А почем при нем не нашли денег?
– Перекупщики люди осторожные. Они бояться бандитов, бояться продавцов. Наверняка он спрятал деньги где-то поблизости, в степи, в тайнике. Теперь деньги не найдешь.
– Жалко деньги, – вставил слово дед. – Ой, жалко.
Каширину не было жалко чужих денег. Ближе к вечеру казаха перекупщика и его водителя схоронили в одной могиле на огороде старика. «Ниву», на которой они приехали, заперли и оставили стоять на том же месте. Расчет простой. Когда Назаров появится, первым делом начнет искать, где остановился покупатель. Пойдет в дом к старухе, а там… Короче, там все и кончится.
– Вы друг Акимова? – спросил Галим.
– Я в этой компании человек чужой, случайный, – сказал Каширин. – В Москве меня не ждет ничего, кроме больших неприятностей. Поэтому я здесь.
– Чем вы занимались в Москве?
– Я был финансистом. У одних богатых людей брал деньги, отдавал их в пользование другим богатым людям. В свободное время посещал разные компании, светские тусовки. В присутствии женщин употреблял слова «ликвидность» и «менеджмент». Поэтому слыл остроумным человеком. И еще: у меня были деньги. Были, да сплыли.
– Значит, вы многого добились в жизни?
– Не многого, но кое-чего. И не потому что подставлял всяким педикам из начальства свой зад. И не потому что, сосал у больших людей. Я сделал себя сам. И потерял все тоже по своей вине. А вы долго тут учительствовали?
– Почти всю жизнь, – сказал Галим. – Теперь мне живется тяжелее, чем другим.
– Почему тяжелее?
– Я учился в Москве, в педагогическом институте. Я видел другую жизнь, хорошую. Мне есть, с чем сравнивать. Вот оттого мне и хуже других. Раньше здесь была все по-другому. Потом не стало работы. Люди ушили, потому что человеку здесь больше нечего делать. Сюда пришли разорение и нищета. Средневековье.
– Понятно, – кивнул Каширин. – Я хочу знать, что тут происходит. Скажите, этот Назаров, кто он такой? Что он за буй с горы?
