– Мы приехали из самой Москвы.
До сего момента Литвиненко почему-то казалось, что чертов Галим обязательно окажется на месте. А дальше все решат деньги. Наверняка с мужиком можно будет договориться по-хорошему, даже руки об него пачкать не придется. Да что там договариваться… Хозяин этой хибары, этот Галим, видимо, никогда не знал, что такое достойная человека жизнь, по уши погряз в нищете. За какую-нибудь сотню он своим языком вылижет грязные ботинки Литвиненко.
И вот теперь надо что-то придумывать на ходу. Литвиненко вытащил из кармана пару писем Галима, которые ему передал Гецман. Потряс в воздухе письмами.
– Дело у меня такое, – мешкал Литвиненко. – Личное, можно сказать. Я должен встретиться с вашим сыном. Галим мне писал в Москву. А поскольку дело личное, не хотелось бы его обсуждать ни с кем. Простите, даже с вами.
Литвиненко чувствовал, что врет не слишком убедительно, но для безмозглой старухи и такое вранье сойдет. Проглотит. Он поднес к носу матери письмо, чтобы та разглядела подчерк сына. Затем сунул письма во внутренний карман куртки.
– Так где мне найти Галима?
Шара Исаевна покачала головой. Увидев письма, она немного успокоилась. Галим ничего не рассказывал ей о каких-то письмах. Но, знать, надобность у людей срочная и неотложная, раз они приехали сюда из самой Москвы. Такую-то даль. Старуха морщила лоб, она верила и не верила гостю. В здешних, опустевших от людей краях, нет дела, способного выдернуть из Москвы занятых людей. Из того ночного разговора, когда к Галиму пришли незнакомые мужчины и увели сына с собой, она помнила весь, до единого слова.
Одного из гостей узнала по голосу – Акимов. Столько лет прошло, и вот он явился. Поговаривали, будто его и в живых давно уж нет. Как бы не навредить сыну длинным языком. Старуха решила: лучше сказать полуправду, чем соврать. Про столовую, сгоревшую тем вечером, помянуть можно. И без нее узнают. А вот имя Назарова лучше не называть. И Акимова тоже.
– Не знаю, чем вам помочь. Пять дней назад к нему пришли какие-то люди. Дело было ночью, я этих людей не видела. Они сидели на половине сына, разговаривали. А потом он ушел вместе с ними.
– Эти люди приехали на машине, на грузовике?
– Машины я не видела. Но тем вечером в поселке сгорела столовая. Кто-то рассказывал, что во время пожара от столовой отъезжали два очень больших грузовика. А потом, ночью, пришли эти люди. И Галим ушел.
– Где его искать? Когда он вернется?
– Где искать, не знаю. Сказал, вернется через неделю. Может, раньше.
– Значит, будем ждать его здесь. Не возражаете?
Литвиненко даже не стал слушать ответ старухи. Он повернулся к машинам, сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул, махнул рукой. Мол, выгружайтесь.
* * *
Чуть свет Величко залег под расстрелянный грузовик. Перепачканный копотью и соляркой, он вылез из-под днища, довольный результатами осмотра.
– Что, наши дела совсем плохи? – спросил Акимов.
– Бывали и хуже. Запас прочности этой машины будь здоров. Ходовая часть в порядке. Ну, радиатор пробит. Ну, скаты. Кое-что по мелочам подделать надо. Работы дня на два, если мне будут помогать. Может, на три дня.
Акимов только покачал головой.
– Тебе придется все делать самому, – ответил он. – Рогожкина я беру с собой. А Каширин… Из него плохой помощник. Пусть отдохнет. В твоем распоряжении нет трех дней. Только сутки, ну, двое суток.
– Может, освободим кузов целого грузовика? – предложил Величко. – Поедите налегке. Солярку сэкономим.
– Нет, возни больно много. А солярка… Да хрен с ней. У нас в кузове еще две бочки солярки.
Рогожкин слышал разговор. На подгибающихся от слабости ногах с великим трудом он спустился с развороченного крыльца, встал рядом с Акимовым. Катиться в тряском грузовике за сотню верст, везти матери тело погибшего сына. Это и с трезвой головы удовольствие еще то, не для слабонервных. А уж в его состоянии – это совсем кисло.
Рогожкин часто смаргивал красными, как у вампира, глазами, стараясь собраться с мыслями. Вчерашний вечер он помнил смутно, расплывчато. Оглядевшись по сторонам, он спросил:
– Значит, я так и не спалил этот аул?
– Как видишь, аул цел, – ответил Акимов.
– Жаль, что не спалил.
– Приведи себя в порядок, – сказал Акимов. – Умойся что ли. На тебя смотреть больно.
Увидев ведро, полное воды, Рогожкин опустился на колени, напился, всасывая в себя жидкость вытянутыми губами. Утолив жажду, задержал дыхание, сунул голову в воду. Продержался, сколько мог. Выдернул голову из воды, подскочил, кинулся в дом искать тряпку или полотенце.
– Фу, холодно. Уй, бля…
Через четверть часа грузовик тронулся с места, выехал с разоренного двора. Прокатившись по безлюдной улице, по мосту через ручей. Акимов свернул с петлявшей по полям дороги. Решил напрямик, так можно сэкономить время.
Глава двадцать первая
Самолет «Аэрофлота» из Душанбе совершил посадку в Москве без опозданий, ровно в одиннадцать двадцать пять утра. Когда подали трап, одним из первых на летное поле спустился благообразный старикан в темной кепке на вате, с потертым портфельчиком из свиной кожи.
Коротко подстриженный, в допотопном макинтоше «Дружба» китайского производства, старикан выглядел неприметным, как серая мышь. Внешне он напоминал провинциального учителя, ушедшего на заслуженный отдых и теперь вот выбравшегося в столицу. Погостить у любимой дочки, понянчить внучат, с головой окунуться в приятные стариковские хлопоты. Звали человека Всеволодом Яковлевичем Дунаевым. И он не был безобидным старым пердунчиком, каким хотел казаться.
Дунаев привез Москву два смертных приговора и еще кое-какие указания на словах. Смертные приговоры были вынесены Гецману и его компаньону Роману Марковичу Уманскому знаменитым таджикским авторитетом Абдурахимом Кундышабаевым.
В Москву Дунаев прилетел по подложному паспорту, выписанному на имя некоего Льва Ленского. Липовых паспортов у Дунаева было насчитано, плотная высокая стопка, выбирай любой и пользуйся. Для конспирации имелись свои резоны. Последние пять лет старик исполнял роль связника по особым поручениям. Дунаев поддерживал связь между Душанбе и криминальными авторитетами и ворами в законе таджикского происхождения, осевшими в России. И кликуху имел соответственную статусу «Посол».
У Дунаева не было багажа, лишь тот портфель, что старик держал в руке. Поэтому уже через двадцать минут после приземления самолета он прошел через зал, купил в аптечном ларьке пузырек «но-шпы». Вышел из третьего подъезда здания аэровокзала.
Возле дверей на улице под холодным дождем уже топтался, поджидая «Посла», таджик Рахмон Ашуров. Тот самый, что два дня назад ужинал с Гецманом в ресторане «Оливия». Кивнув Ашурову, Дунаев, энергично помахивая портфельчиком, проследовал к автомобильной стоянке, занял переднее пассажирское место.
