– Тащи. В крайнем случае, вернемся.
Тот дернул за серную голову ближнюю к себе спичку. Оказалось – длинная. Рогожкин крутанул руль направо. Четверть часа они ехали молча. Акимов грыз спичку и листал тощую брошюрку, атлас автомобильных дорог Казахстана, изданный десять лет назад.
– Слушай, а в этой пустыне бывают миражи? – спросил Рогожкин.
– А чего ты спрашиваешь?
Рогожкин вытянул вперед указательный палец. В этот момент вечернее солнце вылезло из облаков, осветило округу.
– Смотри.
Акимов поднял голову и присвистнул от удивления. Рогожкин сбавил скорость до десяти километров, чтобы лучше рассмотреть картину. По правую сторону дороги стоял невысокий, местами разрушенный, саманный забор из необожженных осыпающихся от старости блоков. За забором, примыкая одна к другой, тянулись могильные ограды из глины. Каждая могила площадью метров пятнадцать, иные и все двадцать.
Памятники тоже были вылеплены из глины и напоминали не могильные плиты или обелиски, а человеческие жилища. Домики для лилипутов. Стены, пристройки, плоская или двухскатная крыша, декоративные окна и двери.
Некоторые памятники покосились на сторону, другие развалились от старости. Жгучее летнее солнце, зимняя стужа и злые степные ветра превратили рукотворные сооружения в бесформенные груды земли. Но среди развалин попадались и могилы, что выдержали испытание временем и суровым климатом. Глиняные домики выглядели свежими и крепкими, как тещины малосольные огурчики. Хоть новоселье справляй.
– Что это? – спросил Рогожкин. – Дисней лэнд?
– Это старое мусульманское кладбище, – ответил Акимов. – Я никогда тут не был. Но когда жил в этих краях, кое-что слышал о нем.
– Что слышал?
– Ну, что есть такое очень старое кладбище. Примерно в двухстах пятидесяти километрах от поселка агрокомбината. Сюда свозили покойников мусульман со всей округи. За сто, за двести километров привозили сюда мертвецов. Считалось почетным схоронить человека на этом кладбище. По-моему, тут уж лет десять никого не хоронят.
– По виду кладбища, все сто лет, – усмехнулся Рогожкин. – А почему могилы такие большие?
– Потому что земли тут много. Внутри каждая могила пустая. Под землей сделана ниша. В нее сажают покойника, семь раз обернутого в полотно. Сверху нишу закрывают досками. Чтобы земля не осыпалась. Получается что-то вроде склепа. Женщин на похороны не пускают. Для мусульман женщина – существо низшее. Не заслуживает того, чтобы присутствовать на таком важном ритуале, как похороны. Да, занесла нас нелегкая совсем не в ту сторону.
Дорога уперлась в деревянные кладбищенские ворота, створки которых снаружи обили листовым железом и покрасили зеленой масляной краской. Рогожкин остановил грузовик, открыл дверцу и спрыгнул на землю.
* * *
Акимов вытащил из-под сидения пистолет, сунул его под бушлат, спрыгнул с подножки. Он, сделав предостерегающий жест Рогожкину, первым подошел к воротам.
Ни замка, ни цепи, ни засова. Акимов потянул на себя створку, по кошачьи жалобно скрипнули ржавые петли. Акимов шагнул вперед, Рогожкин юркнул следом за ним, зацепился полой бушлата за гвоздь, но снял себя с крючка. За воротам – большая ровная площадка утоптанной земли, забранная со всех сторон могильными оградами.
Впереди, метрах в двадцати от ворот, одноэтажный домик все из тех же глиняных блоков, только сверху крашен светло серыми белилами. Два окна в фасадной стене, дверь с металлическим кольцом вместо ручки. Да, кажется, это не могильный склеп, а настоящий дом.
Возможно, в нем даже живут люди, а не привидения. Вымытые оконные стекла отражают бордовый круг солнца, уходящий за горизонт. Деревянный порог чисто подметен. Из печной трубы поднимается голубой дымок.
Акимов остановился возле ворот, не решаясь идти дальше. Сунул руку под бушлат.
– Эй, тут есть кто? – крикнул он.
Дверь распахнулась, из темного предбанника на свет шагнул высокий русский старик на костылях. Правая штанина подвязана выше колена. Одет в линялую голубую телогрейку, на голове серая солдатская шапка. Инвалид уверенно соскочил с крыльца.
Выкидывая вперед то костыли, то целую ногу, дошагал почти до ворот, остановился в метре от не званных гостей. Физиономия у старика красная, словно ошпаренная, заросшая серой щетиной. Морщины на лбу и щеках глубоко прорезанные, придающие облику инвалида суровый мужественный вид.
– Здравствуйте, – сказал Акимов. – Мы сбились с дороги. Ехали из Курыка в поселок агрокомбината Алтынсарина. И вот…
– Из Курыка? – округлил глаза старик. – Это далеко. Звать тебя как?
– Меня зовут Игорь Михайлович, – сказал Акимов. – А его Колей.
– А меня просто, дядя Ваня. Я тут сторож.
Старик оторвал руку от перекладины костыля, протянул мозолистую ладонь сперва Акимову потом Рогожкину. Рука у инвалида оказалась крепкой и сухой, словно была вырезана из нагретого солнцем дерева.
– Что, дядя Ваня, мы у вас тут перекусим и дальше попилим? – спросил Акимов. – Можно?
– Чего ж нельзя?
Видно, дядя Ваня не страдал расстройством слуха. Просто у него, подолгу не видевшего живых людей, отвыкшего от человеческого общения, вошло в привычку отвечать вопросом на вопрос. Так решил Рогожкин.
– Вы тут один?
– Я-то? – снова переспросил инвалид. – Один, как перст. Как нога моя единственная, один. Сейчас, в печку дров подкину. Проходите.
Он ловко повернулся на одном костыле на сто восемьдесят градусов, поспешил к двери. Акимов толкнул Рогожкина кулаком в бок, перешел на шепот.
– Отгони машину за противоположную сторону кладбищенской ограды. Чтобы с дороги ее не было видно. Возьми из кабины тушенку, вареной картошки, лепешек. И возвращайся.
– А чего машину-то прятать?
– Тебе говорят, ты делай, – прошипел Акимов. – Не рассуждай.
Он повернулся, держа руку под бушлатом, пошел в дом, следом за дядей Ваней. Рогожкин зашагал к грузовику.
* * *
Дядя Ваня, несмотря на свой суровый облик, оказался вполне компанейским стариканом. Он выпил стопарь неразбавленного водой спирта, закусил, чем Бог послал, и завел разговор о своей небогатой впечатлениями жизни.
Оказалось, одинокий старик служит тут сторожем без малого двадцать лет, с тех пор, как схоронил жену. Ухаживает за могилами тех, чьи родственники живы. Кто деньгами отблагодарит старика, кто харчем. Так и кормится, скудным заработком. Рогожкин от выпивки отказался, он пожевал лепешку с холодными консервами, выпил чаю, разогретого на печке.
– И не боитесь вы тут, один, среди этих могил? – спросил он.
Рогожкин смотрел на старика инвалида с жалостью и состраданием. Так смотрят здоровые люди на смертельно больную собаку или на ходячий труп, который по нелепому недоразумению забыли закопать.
