Посидев в скверике полчаса, Вера терпеливо наблюдала за тем, как Саша катает по песку, загаженному собаками, машину из пластмассы. Машина была красивой, с красным кузовом и синими колесами. Когда это увлекательное зрелище ей надоело, она попросили старушку, сидевшую на той же скамейке, присмотреть за мальчиком пару минут. Вера вернулась немного позднее. Ее походка сделалась расслабленной, щеки порозовели, она чувствовала себя лучше. Хотелось переброситься с кем-то словом, но старуха пошла домой, а рядом никого не оказалось.
Вера подняла взгляд и увидела двух мужчин и женщину, свою бывшую одноклассницу Аллу Носкову, приближавшихся к ней. Она поднялась навстречу; хмель, туманивший голову, вдруг выветрился. На глаза навернулись слезы, а в глотке запершило, будто кто-то водил по гортани сухой травинкой. Вере захотелось опуститься на колени и попросить прощения за прежние и будущие грехи.
– Здравствуй, Вера.
Алла встала напротив, в двух шагах от подруги, внимательно посмотрела ей в глаза и спросила, кивнув на ребенка:
– Это твой Сашка?
– Симпатичный, правда? Похож на моего второго мужа. Теперь уже бывшего.
Вера неожиданно всхлипнула, шагнула вперед, крепко обняла подругу за плечи. Так постояла минуту, потом отступила назад. Вытащила из кармана мятую пачку сигарет и прикурила. Ее пальцы подрагивали. Радченко и Гуляев стояли в стороне, прислушиваясь к разговору.
– Ни хрена не получится, – тихо сказал Стас. – Она уже передумала.
Снегирева бросила окурок на землю и наступила на него носком туфли.
– Пара мужиков пришли ко мне. И сказали, чтобы я не вздумала оказать тебе какую-то услугу. Я ничего не поняла. Я спросила, что за услуга? Они ответили, мол, это неважно. Просто надо быть умной, чтобы самой прожить подольше. И чтобы дети пожили. Они оставили на столе деньги. У меня совсем никак с деньгами… Бывший муж ничего не платит. Живем на зарплату матери. И тут эти деньги…
– Сколько они дали? – усмехнулась Алла. – Мне просто интересно. Сколько стоит наша дружба? Хватит, чтобы попьянствовать месяц?
– Зря ты так, – покачала головой Снегирева. – Прости, Алла. Но никто подыхать не хочет. Я утром подумала. Хорошо подумала. И решила, что не смогу помочь. Без обид. У тебя нет детей – поэтому тебе легко рассуждать. Легко просить меня об услуге, которая… которой… Мне глотку перережут, а ты обо всем забудешь через день. И пойдешь в кабак шампанское пить. И с мужиками танцевать.
– Я напрасно тебя побеспокоила.
– Где ты была, когда от меня последний муж ушел? А Сашку хотели в приют забрать? Где ты тогда была? Легкой жизни искала?
– Моя жизнь – не легкая.
– Да… Рассуждать просто. Потому что своих детей нет. Ты вспорхнула и полетела, куда глаза глядят. Искать очередное приключение на свою задницу. У тебя есть деньги. А у меня что? Мне лететь некуда. Три развода, два ребенка. Никто из бывших мужиков копейки не дает. Один в тюрьме, другой где-то шляется годами, третий совсем спился с катушек. А государство платит столько, чтобы купить веревку с мылом. И на ней удавиться. А теперь ты подъезжаешь со своими неприятностями. У меня своих бед по горло и выше. Так-то, подруга…
– Ладно, прощай, – кивнула Алла. – Наверное, это очень трудная, почти невыполнимая задача: прожить жизнь и остаться человеком.
– А я на твои нотации слюной плевала, – выкрикнула Вера. – Человеком остаться… Получается, все вокруг грязные, одна ты чистенькая! И не хрена меня учить. Сама такая умная, что ее живую в мертвые записали… Теперь она бегает по знакомым и справки собирает: посмотрите, я жива…
Алла повернулась и пошла к выходу со двора. Радченко и Гуляев двинулись за ней. Снегирева смотрела вслед бывшей подруге и вертела в пальцах локон светлых волос. Хотелось броситься вдогонку, повиснуть на плечах, наговорить много хороших добрых слов, за все попросить прощения. Но она осталась стоять на месте.
* * *
На стуле с жесткой спинкой второй час елозил полковник милиции Валерий Остапенко. Заядлый курильщик, он до обморока хотел хотя бы раз затянуться сигаретой, но боялся выйти на свежий воздух: вдруг пропустит очередь. И придется сидеть еще пару часов.
Обстановку в приемной создали нарочито некомфортную. Вдоль стен продолговатой комнаты с низким потолком расставили стулья от разномастных гарнитуров. Полированные и простые, мягкие и жесткие – но все, как на подбор, неудобные. Вентиляция была ужасная, точнее, она отсутствовала. Зато в любую погоду, хоть летом, хоть зимой, тут было очень жарко.
Рассказывали, как один большой начальник, просидевший полдня в духоте, грохнулся в обморок. Беднягу вынесли в коридор, он полежал на досках пола, немного остыл. На лицо побрызгали водой. Посетитель открыл глаза и ретировался, решив, что его дело слишком ничтожное, чтобы отрывать время у столь значительной персоны, как Леонид Солод. Впрочем, наверняка не один этот хмырь упал тут в обморок. Таких случаев много.
У окна, которое никогда не открывалось, за старомодным письменным столом сидела женщина-секретарь с суровым лицом. Одевалась она в неизменный серый костюм и наглухо застегнутую блузку, под которой не просматривались приятные мужскому глазу округлости. На крупном носу криво сидели очки в металлической оправе. Секретарь, не отрывая взгляда от компьютерного монитора, внимательно изучала современные женские прически и платья, что можно заказать по Интернету.
Посетителям же, – а их сегодня набилось человек пятнадцать, – заняться было решительно нечем. Солод не разрешил поставить тут телевизор или положить на столик буклеты и журналы, которые можно просмотреть, коротая время. Не разрешил повесить на стены недорогие репродукции картин, чтобы посетители на картины смотрели, а не таращились друг на друга. Если захотелось воды, надо было идти по коридору, узкому и темному, в пропахший нечистотами туалет. И долго дожидаться возле рукомойника, когда из крана польется тонкая струйка ржавой воды.
– Остапенко, войдите, – сказала секретарь.
Милиционер поднялся, одернул пиджак, словно он был в форме, а не в штатском костюме. Тихонько постучав в дверь согнутыми пальцами, робко переступил порог. Солод по-прежнему лежал на топчане и закусывал свежими фруктами с подноса. Он протянул гостю руку для пожатия, как всегда вялую, безжизненную, словно дохлая теплая рыба. И, кивнув на стул, взял папку, валявшуюся на топчане.
Остапенко уже жалел, что пришел. Вопрос у него был настолько сложный, что и Солод с его авторитетом вряд ли поможет. Посетитель подготовился к долгим объяснениям, но ничего объяснять не пришлось.
– Я почитал документы, – Солод говорил тихо. Полковник подался вперед, а потом и вовсе встал со стула, подошел к топчану и медленно согнулся. – Там написано, что в вашем городе построили новый дом на сто десять квартир. Бесплатное муниципальное жилье. Мэр обещал выделить шесть бесплатных квартир для офицеров милиции. Но в последний момент обманул. Те шесть квартир он отдал каким-то родственникам больших чиновников, а милиционерам сказали ждать еще два года. Так?
