– Я боюсь только дураков.
– А если я обижусь?
Чума сжал тяжелые кулаки и шагнул к незнакомцу.
– Обижайся. Но дай мне только одну минуту.
Барбер поставил на пол сумку, скинул и повесил на гвоздь пиджак, проворно расстегнул пуговицы сорочки.
– Эй, чувак, ты не в баню пришел, – сказал Чума. – Я тебе ни какой-нибудь голубец. Поэтому не люблю мужской стриптиз.
Не обращая внимания на протесты хозяина, Барбер разделся до пояса, повернулся к Чуме сначала спиной, затем правым плечом.
– Видишь след от пера ниже лопатки? Похож на восклицательный знак. Вспомни, кто и когда пометил Барбера, ну? Четыре года назад в одном шалмане в Коломне меня хотел прикончить идиот из местных. Ты был там, и все помнишь. А наколка, спящая змейка, на плече тебе ничего не напоминает? А родинка на ключице? Родинка, похожая на каплю?
– Да… Но Витя чалится в строгом санатории, – Чума смаргивал глазами, стараясь собрать разбежавшиеся мысли.
– Сидеть там больно долго. Вот мне и надоело.
– И, кроме того, у Барбера совсем другая, ну, эта самая, как ее… Морда лица. И волосы темные.
– Пластическая хирургия, друг мой, в наше время творит чудеса, – Барбер надел рубашку, поднял сумку. – Давно не виделись, Чума. Отметим такое событие?
– Да… Не виделись… Отметим…
Чумаков проглотил застрявший в горле ком и протянул старому приятелю руку.
* * *
Расположились в комнате за круглым столом, Барбер вытащил из сумки закуску, бутылку коньяка. После третьей рюмки, когда вспомнили многих знакомых и подруг юности, Чума окончательно поверил, что прикинутый фраер и Витя Барбер – одно и тоже лицо.
– А еще слух прошел, будто ты дуба врезал, – сказал Чума.
– Значит, долго жить буду. Ты лучше о себе рассказывай. Как живешь-то?
– Ну, живу неплохо, – бездумно соврал Чума. – Как видишь, с голоду не опух. Конечно, все не так, как в прежние времена, без особого шика. Но я на плаву.
Барбер осмотрелся вокруг, задержал взгляд на старом коврике, прибитом над кроватью, на засиженной мухами репродукции картины «Бурлаки на Волге», пришпиленной к стене кнопками, на батарее пустых бутылок. Кивнул головой и ничего не сказал. Чума пожалел, что соврал.
Вчера вечером он, заехав в другой конец города, до темна торчал возле метро «Свиблово», поджидая добычу: прилично одетого немолодого лоха, нетвердо державшегося на ногах. Но, видно, в этот вечер все фраера с деньгами катались на такси, а не на метро. Дело близилось к полуночи, когда на поверхность поднялся пьяненький дядька в шляпе с кожаным портфелем в руке. Он так нагрузился, что едва перебирал копытами. Сохраняя дистанцию, Чума увязался следом. Видимо, клиент жил неподалеку от метро, иначе бы стал дожидаться автобуса. Гасли окна, моросил мелкий дождь. Чума брел за пьяным и ободрял себя мыслью, что внутренний карман этого барбоса наверняка оттягивает пухлый лопатник, туго набитый капустой.
Посередине темного сквера Чума прибавил шагу, нагнал мужчину у детской песочницы. И сзади саданул по затылку продолговатым холщовым мешочком, набитым мелкими деньгами, давно вышедшими из обращения. Мешочек весил около двух килограммов. Шляпа слетела с головы, мужчина выпустил портфель и повалился лицом на землю. Озираясь по сторонам, Чумаков обшарил карманы жертвы, нашел кошелечек из искусственной кожи на железной застежке, такими кошельками пользуются старухи, которые за всю жизнь так и не выбились из нужды. Выгреб несколько мелких купюр и горсть мелочи. Тяжелый, солидный на вид портфель был полон никчемной макулатурой, брошюрами и многоцветными буклетами с рекламой импортных жалюзи и пластиковых окон отечественной сборки. Человек оказался рядовым рекламным агентом, таскавшим свою ношу от учреждения к учреждению, пытаясь заключить сделку, получить заказ. Видно, после окончания рабочего дня он, возвращаясь домой, завернул в пивную, нагрузился пивом и прицепил водки. Денег рекламщика едва хватит на бутылку и скудную закуску.
Человек тихо застонал. Чума сначала со злости врезал ногой по раскрытому портфелю. По темному двору, подхваченные ветром, разлетелись цветные листочки. Затем трижды двинул носком ботинка по ребрам рекламного агента. Четвертый раз ударил сильнее, целя каблуком в лицо. Сука, будет знать, как шляться по ночам с мелочью в карманах. Будет помнить, тварь такая… За спиной, где-то вдалеке, послышались тихие женские голоса, но Чума уже растворился в темноте, взяв курс к ближнему магазину.
О таких делах Барберу рассказывать стыдно. Кеша Чума утюжит пьяных лохов… Это уже самое дно жизни, ниже не опустишься. Нет, зря он прихвастнул Барберу про свою сытую хорошую жизнь, зря.
– Ты мою подругу помнишь? – спросил Кеша.
Он встал, залез в бельевой шкаф, вытащил из тряпок стопку фотографий и разложил их на столе перед гостем. С карточек на Барбера смотрела худая и длинная женщина с узкими плечами и плоской грудью. Женщина, похожая на лыжу. Ни на одном из снимков она не улыбнулась, сохраняя суровым и неподвижным лицо, будто оно было вырезано из дерева.
– Умерла Зинка полтора года назад от рака, – сказал Чума. – И с тех под жизнь под гору поехала.
Он собрал карточки и, сунув их в пакет, убрал обратно в шкаф и, вернувшись к столу, налил в рюмки коньяка.
– Жалко Зинку, – Чума прищурил глаза, будто готов был расплакаться.
– Жалко у пчелки, – хмыкнул Барбер. – Не дави на мою жалость. На фотографиях, что ты мне показал, твоя соседка по коммунальной квартире. А не какая-то мифическая Зинка, которую ты всегда вспоминаешь, когда малость выпьешь. Не было никакой Зинки, понял?
– Понял, – нахмурился Чума.
– Скажи, только честно, тебя с учета в психдиспансере сняли или нет?
– Обещают. Все им некогда этим заняться, бумаги оформить. Меня лечит амбулаторно старая коза в белом халате. Приходит сюда два раза в месяц и оставляет пилюли, которые я спускаю в унитаз. Они даже не знают, что за болезнь у меня. Пишут – психопатия с каким-то там расстройством хрен поймешь чего. Это дурь с головой у меня началась на химии, после трех лет лагеря я катал тачку на цементном заводе. Ну, вот от этой дряни, которая там летает в воздухе, и начались помутнения. Но теперь я чувствую, что совершенно здоров. То есть, я это твердо знаю.
– Ладно, психодиспансер делу не помешает. Только ты не показывай всем встречным поперечным фотографии совей соседки. Люди ведь знают, что все это туфта, не было у тебя никакой подруги Зинки. И поменьше налегай на это, – Барбер щелкнул пальцем по горлу. – А то всю жизнь на учете будешь состоять. Лады?
– Главное, чтобы в ГУВД с учета сняли. А диспансер – дело десятое.
Барбер отставил рюмку в сторону, давая понять, что выпивон закончен.
– Светят хорошие бабки. И, если удачно сложатся обстоятельства, устроишь личную жизнь с какой-нибудь бабой.
